Нобелевская премия

— Что? — Ганс-Улоф резко повернулся и посмотрел на меня.

И заглянул в дуло своего собственного пистолета, которое я направил ему в лоб.

Глава 49

— Гуннар… — задушенно выдавил Ганс-Улоф. — Не надо шуток.

— Мне не до шуток.

— Что случилось? Ты что, свихнулся?

Он посмотрел на меня, посмотрел на пистолет, снова на меня. Было очевидно, что он не знал, как к этому относиться.

— Ты не находишь, — спросил он наконец, — что если здесь кто-то и имеет право свихнуться, так это я?

— Я не свихнулся, — ответил я. — Наоборот, ещё никогда в жизни в голове у меня не было так ясно, как сегодня.

— Хорошо. Тогда вспомни, пожалуйста, о том, что я твой зять, и убери пистолет.

Я не шелохнулся.

— Я помню гораздо больше, чем ты думаешь. Именно поэтому очень может быть, что мне придётся сейчас пристрелить тебя.

— Гуннар, прошу тебя… — Ганс-Улоф никак не мог взять в толк. Судя по тону, он всё ещё думал, что имеет дело с сумасшедшим. — Мы могли бы обо всём поговорить. Совсем не обязательно кого-то убивать.

Я откинулся назад, опустил руку с оружием, которое просто тяжело было долго держать на весу, но дуло оставил направленным на него.

— Хорошо, давай поговорим, — сказал я и кивнул в сторону телевизора. — Скажи мне одно: ты что, всерьёз ожидал, что София Эрнандес Круз откажется от Нобелевской премии?

Ганс-Улоф оглядел меня, не зная, какого ответа я жду от него, и сглотнул.

— Скажем так, какую-то минуту надеялся.

— Знаешь, почему она этого не сделала?

— Нет.

— Она не сделала этого, потому что я не смог удовлетворительно ответить на её последний вопрос.

Его глаза расширились.

— Что?

— Я не смог на него ответить вразумительно даже для себя самого. Точнее, я вообще не смог на него ответить.

Я мельком глянул на экран. Оркестр играл что-то классическое, и камера держала в фокусе лицо Софии Эрнандес Круз, переполненное чувствами. Она улыбнулась кому-то из публики, и глаза ее блестели влагой.

Если кто и заслуживает по-настоящему Нобелевской премии, так эта женщина. Ей понадобилось всего несколько минут на размышления, и она задала мне именно тот вопрос, который сам я должен был задать себе ещё две недели назад, но до которого я так и не дошёл. Вопрос, который разбирает на части всё, чему я верил, и составляет совершенно по-другому.

— И что же это за вопрос?

— Она спросила меня: «А вы видели хоть одно доказательство того, что Кристина действительно была похищена?»

Лицо Ганса-Улофа дрогнуло. Он поднёс руку ко рту, закашлялся.

— Что это значит? Какое еще доказательство? Что она хочет, чтобы было доказано?

— Интересно, правда? Просто жутко интересно. Она задала мне вопрос, который, в силу того, что не имеет ответа, сам становится ответом на многие другие вопросы. Например, на вопрос, почему вдруг нагрянула полиция, когда я был в офисе «Рютлифарм»? Ведь дело было не в срабатывании сигнализации, она там смехотворная. А в то, что меня якобы кто-то увидел из соседнего высотного здания, я просто не верю. Во-первых, я внимателен и осторожен, ведь я, в конце концов, не новичок в таких делах, а во-вторых, для этого стекло достаточно сильно отражает, даже ночью.

— Я тоже не знаю, в чём было дело. Я в таких вещах не разбираюсь.

— Если подумать, — мрачно продолжал я, — то окажется, что проваливались только те мои операции по взлому, о которых знал ты.

— Я? — взвизгнул Ганс-Улоф. — Что это значит?

— Если бы я в ночь на четверг не проспал и не приехал в Сёдертелье с большим опозданием, то полиция, прибывшая на сомнительный сигнал о якобы заложенной бомбе, захватила бы меня в доме Хунгербюля тёпленьким. Однако когда я вошел в дом Боссе Нордина, мне никто не помешал, — может, потому, что я вошёл туда на одну ночь раньше, чем сказал тебе? И, опять же, ничего не произошло, когда я побывал в Нобелевском фонде…

Его глаза, и без того вытаращенные, расширились ещё больше.

— Ты проник в Нобелевский фонд?

— Только осмотрелся. Зашёл, увидел, вышел. Вполне мирно, даже царапины после себя не оставил. Единственное, прихватил оттуда бланк удостоверения. Но они его не хватятся.

Ганс-Улоф провёл ладонями по лицу.

— Ты сумасшедший. В фонд? Уму непостижимо… — Он оставил своё лицо в покое и принялся теребить воротник рубашки. — Знаешь, то, что ты сейчас делаешь, у нас в науке называется «недопустимым обобщением». Это в высшей степени несерьёзно. Ты берёшь единичный случай и делаешь из него слишком далеко идущие выводы. Было всего одно вторжение, которое действительно сорвалось, и ты навешиваешь на меня бог знает что только потому, что остальные твои взломы обошлись без помех? Это глупо.

— Хорошо, другая тема. Кристина в продолжение двух месяцев звонила тебе каждые два дня, но именно с того момента, как я установил магнитофон, звонки разом прекратились. Что, тоже случайность?

— Гуннар, прошу тебя. Я-то тут при чём?

— Факт остаётся фактом: своими ушами я не услышал от Кристины ни звука.

Лицо его налилось кровью.

— А я-то что мог сделать? Дать ей твой номер телефона? — закричал он. — Да убери ты, чёрт возьми, свой проклятый пистолет.