Нобелевская премия

Ганс-Улоф смотрел на него не без замешательства. Всё это звучало так, будто председатель Нобелевского комитета вёл такие разговоры каждый день.

— Этот человек попытает счастья с кем-нибудь другим, — сказал Ганс-Улоф. — Кто-то, может, и возьмёт деньги.

— Может быть. — Тунель наклонился вперёд, хитровато сощурив глаза. — Кстати, а почему вы их не взяли?

— Я? — Ганс-Улоф даже поперхнулся.

Если вы, как говорите, и без того намеревались проголосовать за госпожу Эрнандес, вы могли взять их с чистой совестью. В конце концов, ведь это не повлияло бы на ваш выбор. А три миллиона крон, к тому же не подлежащие налогообложению, хороший кусок, я вам скажу.

Ганс-Улоф заметил, что его руки вцепились в подлокотники кресла, на котором он сидел.

— Уважаемый коллега, я вас уверяю, что я не колебался ни секунды, — сказал он сдавленным голосом. — Репутация и безупречность Нобелевской премии для меня священны.

— Священны, так-так, — сказал Тунель, вздохнул, откинулся назад, подперев подбородок сложенными, как для молитвы, ладонями, и молча застыл так на некоторое время.

— Я надеюсь, вы мне верите, — сказал наконец Ганс-Улоф, когда молчание стало уже нестерпимым.

Тунель задумчиво кивнул.

— Знаете, — начал он странно неделовым, досужим тоном, — ведь до меня доходит всё, что говорят люди. Не ускользнуло от меня и то, что многие говорят о Софии Эрнандес Круз пренебрежительно. Потому что она женщина. К тому же испанка — представить себе нельзя, чтобы испанка смогла провести значительную работу в области нейрофизиологии, не так ли? Не говоря уже об этой не относящейся к делу моральной дискуссии. Такова уж предвзятость наших уважаемых коллег. — Он рассеянно смотрел перед собой и несколько раз задумчиво кивнул. — Ну да, вполне возможно, и мои собственные предубеждения были бы ничем не лучше. Но я однажды встречался с Софией Эрнандес Круз. Это было, когда она ещё работала в университете Аликанте, за два года до того, как разразился весь этот цирк в прессе и она переехала в Базель. Это было уже довольно давно. Она тогда исследовала действия наркотиков, и хотя по сегодняшним представлениям это был вполне закономерный этап её работы, я припоминаю, что я находил это исключительно необычным. Ибо она одна из самых живых личностей, каких мне приходилось встречать. И, сверх того, одна из умнейших.

Ганс-Улоф неудобно сполз на край своего стула.

— В её квалификации я никогда не сомневался. Как я уже сказал, я собирался голосовать именно за нее.

— Согласились бы вы со мной, что профессор Эрнандес Круз вообще не нуждается в нечестных способах воздействия?

— Абсолютно.

— Не правда ли? Её выдвинули в этом году впервые. В среднем кандидат выдвигается восемь раз, прежде чем получает премию. И она ещё молода, сколько ей? Пятьдесят пять? Пятьдесят шесть? На этот раз она, может, не получит премию, но когда-нибудь получит точно. — Тунель слегка наклонился вперёд. — К тому же: посмотрите на тему её работы. Она невероятно продвинула наши представления о взаимодействии гормонов и нервной системы. Она показала, как связаны друг с другом дух и тело. То, что газеты так цветисто называют «экспериментом из Аликанте», через десять лет бесспорно войдёт в учебники для старших классов. Но — это не имеет ничего общего с экономической выгодой, которую кто-нибудь мог бы извлечь из самого присуждения ей премии. Это же не изобретение нового медикамента, нового метода лечения… Ничего такого…

Ганс-Улоф кивнул.

— Верно.

Тунель посмотрел на него и поднял свои кустистые седые брови.

— Тогда я вас спрашиваю: кому понадобилось предпринимать такую дурацкую акцию?

Ганс-Улоф вздрогнул от такого поворота разговора, поскольку он, казалось, вёл к тому, что Ингмар Тунель не верит его истории. Он действительно ничем не мог её подтвердить. Она и самому ему, как он впоследствии признался, казалась нереальной.

— Этого я не знаю, — сказал он. — Я только думаю, что мы должны на это отреагировать. В крайнем случае, примерно наказать, чтобы другим неповадно было.

— Путём дисквалификации Софии Эрнандес Круз?

— Хотя бы. Как мне ни жаль.

Ингмар Тунель скрестил руки и насмешливо смотрел на него:

— А вам не приходит в голову, что именно эту цель и преследовал ваш незнакомец — или те, кто стоит за ним, если таковые есть?

Такое Гансу-Улофу действительно не пришло в голову. Хотя лежало на поверхности. И если начать думать в этом направлении, открываются перспективы, буквально захватывающие дух. Перспективы, больше похожие на пропасти.

Он поневоле вспомнил так называемый шорт-лист, список кандидатов, из которых Нобелевское собрание будет выбирать в первую очередь. Как обычно, там было и в этом году пять имён. Строго конфиденциальные досье на каждого были уже розданы всем, имеющим право голоса. Это не значило, что кто-то из собрания не мог встать и высказаться за другого номинанта — и такое действительно уже не раз случалось, — но, как правило, рекомендации комитета предопределяли выбор.