Нобелевский лауреат

Это были Моника Серафимова с сыном.

Ванда не могла поверить своим глазам.

— Смотри, — толкнула она Стоева, который двигался перед ней.

— Куда?

— Любовница Войнова с ребенком!

Стоев повертел головой, пытаясь понять, куда она ему указывает

— Ты уверена?

— Абсолютно!

— Ну и дела… Такого я еще не видел! Что бы это могло означать?

— Знаешь что, ты иди, а я еще немного останусь. Потом расскажу, если будет о чем.

Когда подошла ее очередь, она постаралась лишь слегка пожать руку, затянутую в кружевную перчатку, и пробормотала неубедительное «мои соболезнования». Войнова, однако, приблизила свою щеку к щеке Ванды и тихо прошептала:

— Я очень надеялась, что вы придете, у меня для вас кое-что есть.

Ванда ничего не ответила, но не ощутила и волнения от близости с Войновой, которое испытала на лестнице ее дома. Сильный запах духов вызывал скорее раздражение, как и нарочитые черные очки. Но не ее дело судить. Вполне возможно, что именно так Евдокия Войнова хотела выразить свое горе.

На ее фоне Моника Серафимова и ее сын смотрелись, как бедные родственники.

Ванда остановилась перед ними. Мальчик был бледный, почти прозрачный, как и его мать. Несмотря на то, что он беспокойно переступал с ноги на ногу и вертел головой, в целом вел себя, как послушный ребенок. Ванде стало его жалко.

— Я не ожидала вас здесь увидеть, — тихо сказала она. — Во всяком случае, не так.

— Она нас пригласила, — смущенно сказала молодая женщина.

— Мама, это кто? — спросил мальчик.

— Тихо, так неприлично спрашивать, — строго сказала мать.

— Одна знакомая, — улыбнулась ему Ванда и пошла дальше.

Люди выходили из церкви и оставались во дворе. Некоторые, правда, уходили, но большинство осталось ждать. Ванда встала в сторонку, поколебалась — не позвонить ли Крыстанову, но в последнюю минуту отказалась. Что-то смутно-неприятное помешало ей это сделать. Что-то, похожее на стыд. Накануне вечером она вела себя, попросту говоря, неприлично. И хотя была твердо убеждена, что Крыстанов в настоящий момент — единственный человек, который не стал бы использовать ее минутную слабость против нее самой, она все еще не была готова разговаривать с ним. Да и говорить-то, по сути, было не о чем.

«Какое-то эмоциональное похмелье у меня, — подумала Ванда. — Отравление совести ядами собственного домашнего приготовления».

Из церкви вынесли гроб и водрузили на катафалк. Процессия медленно поползла к внутренней части кладбища. К удивлению Ванды, не было духовой музыки. Возможно, вдова придумала что-то более изысканное.

Когда последние провожающие подошли к свежевырытой могиле, гроб уже опустили в нее. У людей не оставалось выбора, кроме как стоять в аллее, так как у могилы место было только для двух «вдов», как мысленно назвала их Ванда, священника и еще нескольких человек, вероятно, близких родственников или друзей. Внимание Ванды, как и большинства тех, кто остался в аллее, привлекло нечто среднее между шведским столом и прилавком, установленном у бордюра и уставленного всевозможными яствами.

Все это походило на какой-то бред.

Когда священник закончил службу, молодой официант в белоснежной рубашке и галстуке-бабочке, который до этого терпеливо и вежливо останавливал желающих приобщиться к поминальной трапезе, достал одноразовые тарелки и демонстративно водрузил их на стол рядом с огромным блюдом, наполненным поминальной кутьей. Все скорбящие их моментально разобрали. Кто-то включил запись «Реквиема» Моцарта. Ванда успела взять тарелку, но так и не смогла подобраться к блюду с кутьей, вокруг которой развернулась эпическая битва. Однако она была вознаграждена — на дне тарелки было написано название фирмы, организовавшей угощение, — «Парадайз Фудс Кейтеринг ООО».

Евдокия Войнова величественно, как королева, прохаживалась среди гостей, пришедших проводить ее супруга в последний путь. На каждый возглас «Земля ему пухом» и «Царствие ему небесное» отвечала благосклонной улыбкой, словно это пожелание относилось к ней самой. Рядом с ней, прихрамывая, шел пожилой мужчина в светлом плаще, застегнутом на все пуговицы, и с черным зонтиком в руке. У стола Моника разговаривала с официантом, не выпуская руки мальчика из своей руки. Ребенок выдернул руку и захныкал:

— Мама, я есть хочу!

— Тихо, — прикрикнула на него мать. — Дома будешь есть.

— Ужасно невоспитанный ребенок, — произнес чей-то знакомый голос позади Ванды. Она обернулась и увидела Войнову с мужчиной в плаще.

— Познакомьтесь, — произнесла Войнова, и мужчина схватил Ванду за руку с таким остервенением, словно собирался тут же вцепиться в нее зубами.

— Крайчо Краев, поэт.

— Господин Краев — не просто поэт, — пояснила Войнова, — а один из немногих великих живых поэтов нашего окаянного времени. Он был близким другом Асена.