Нобелевский лауреат

Вот и еще один день прошел абсолютно бесполезно. По крайней мере, ее ощущение было таким. Утром она обычно просыпалась усталой, но дальше день шел по накатанным рельсам, и она не позволяла себе расслабиться ни на миг. Потом часы начинали стремительно катиться, словно камни в пропасть, запущенные чьей-то сильной рукой, а Ванда летела вслед за ними, из последних сил стараясь остаться целой и невредимой, объясняя это каким-то высшим смыслом, торопясь ответить на вопросы, которые ее вообще не касались, или хотя бы добраться до вечера, когда все пережитое за день наконец обрушивалось вниз, оставляя ее наедине со страхами и призраками ночи. Единственным ее прозрением за последнее время — после того, как ей позвонили из больницы, — было то, что в какой-то день даже самые безотчетные страхи могут сбыться.

В ее сознании дело Гертельсмана-Войнова все больше и больше связывалось с состоянием матери. У Ванды даже появилось чувство, что окончание этого дела какими-то неведомыми путями повлечет за собой выписку матери из больницы, ставя крест на всем остальном. И конец рано или поздно наступит. С другой стороны, пока узел противоречий не распутан, у нее оставалась немотивированная убежденность в том, что еще есть надежда.

Надежда на что?

Ответ на этот вопрос пугал ее настолько, что она даже мысленно не могла его произнести, не говоря уже о том, чтобы вымолвить вслух. Возможно, потому что это заставляло ее чувствовать себя преступницей — намного более гнусной, чем те, с которыми ей приходилось ежедневно иметь дело.

Профессиональный нюх вел ее вперед — все дальше и дальше в лабиринты расследования. Она ощущала, что наконец-то появилась столь необходимая инерция, хотя из горького опыта знала, что порой симптомы провала и победы абсолютно одинаковы.

Одновременно с этим, однако, вероятность успешного завершения расследования в обозримом будущем рождала в душе суеверный страх.

Единственное, что она могла бы сделать, чтобы перехитрить то, что считала своей собственной судьбой, роком, — это повести оперативно-розыскные действия в неправильном направлении. А поскольку с наступлением ночи страх снова превращался в панический ужас, Ванда подумала, что она бы с удовольствием это сделала, если бы только знала, какое направление правильное.

Уже в полночь Ванда наконец закрыла дверь кабинета на ключ и стала спускаться по лестнице. На этот раз вместо туфель на каблуках, у нее на ногах были старые кроссовки, и она ступала столь бесшумно, что охранники вообще ее не услышали, да и монитор видеонаблюдения в это время ночи, вероятно, не показывал ничего интересного.

— Пока, мальчики, легкого вам дежурства!

Охранники обалдело уставились на нее, так как не ожидали ее увидеть.

— Спокойной ночи! — выдавил один из них, а другой только кивнул.

Ванда подошла к своей машине на парковке и подняла голову вверх.

С этой стороны дома светилось только одно окно. Ванде показалось, что в нем мелькнула крупная фигура шефа.

После двух таблеток снотворного ей все же удалось забыться беспокойным сном. И хотя ночь прошла в полусонном состоянии, наутро, без пяти минут восемь Ванда была в больнице. Ей пришлось полчаса подождать, пока кончится обход. Вместе с ней сведений дожидались еще несколько человек, которые пришли в надежде услышать благоприятные новости о своих родственниках. Это ожидание заставило ее почувствовать себя в некотором роде сплоченной с этими людьми в их как бы общем несчастьи, хотя Ванда меньше всего этого хотела. Несчастье действительно было общим, или, по крайней мере, все отдельные несчастья очень похожи друг на друга. Наверное, и вправду утешает, когда знаешь, что не только ты страдаешь, а есть еще кто-то, кто страдает столько же, а то и больше тебя. А там, за стеклянной дверью, действительно лежали люди, которые любили и которых любили и переживали за них.

Ванда как раз размышляла над мыслью, что ее случай не относится к разряду последних, когда в толпе ожидающих пронесся слух, что ночью в отделении какой-то пациент умер.

Лица у людей вытянулись и как-то посерели. Одна пожилая женщина заплакала, все бросились ее утешать, доказывая, что если бы это был ее муж, ради которого она пришла, ей бы сразу сообщили.

Ванда отошла от группы собравшихся перед дверью и принялась мерять шагами не особенно длинный коридор.

Сегодня утром она опять пропустила оперативку. Уже вторую. Разумеется, шеф продолжит прикидываться перед Крыстановым добрым и мягким, но Ванда хорошо знала, что он не простит ей и напомнит, когда сочтет нужным. Сколько у нее провинностей? Вероятно, есть и такие, о которых она вообще забыла. Но несмотря ни на что, Ванда опять воспользовалась возможностью в очередной раз скрыться и была готова делать это вновь и вновь. Она могла бы приехать в больницу попозже, но не захотела. В тихой войне с руководством она никогда не будет победителем, даже причины войны ей не были известны, но, по крайней мере, она оставляла за собой право защищаться, как может.