Нобелевский лауреат

Ванда уже подумывала, а не спуститься ли ей вниз, чтобы выкурить сигарету, как за стеклянной дверью увидела долговязого и нескладного доктора Миланова. Как только он открыл дверь, пришедшие окружили его со всех сторон, и лишь Ванда продолжила мерять шагами коридор, все же не выпуская его из поля зрения.

Постепенно люди, получившие сведения, начали расходиться. Наконец остались только Ванда и пожилая женщина, пришедшая к супругу. Доктор знаком подозвал к себе Ванду.

— Вы к Беловской?

Ванда кивнула.

— Я вас впущу, но только на пять минут. Госпожа также войдет, чтобы увидеть супруга. Поскольку мы впускаем по одному посетителю, договоритесь, кто из вас будет первым.

Ванда без колебаний уступила пожилой женщине.

«Десять минут подожду, потом пять минут в палате, еще пять с врачом поговорю и уйду», — подумала она.

В последние два дня каждая попытка выиграть время, отодвинув хоть ненадолго неизбежное, напоминала ей отчаянные усилия заключенного отсрочить исполнение смертного приговора.

Когда женщина вернулась, Ванда уже ждала своей очереди, укутанная в зеленый одноразовый халат и бахилы, надетые на кроссовки.

В палате в два ряда стояло восемь кроватей, три из них пустовали, готовые в любой момент принять пациентов. Насколько Ванда смогла увидеть, мужчины и женщины лежали в одной палате, как будто тяжелый недуг уравнял их в гендерных признаках, которые здесь не имели никакого значения.

Ванда не смогла сразу определить, кто из больных ее мать. Ни с первой, ни со второй попытки. К счастью, сестра, которая ввела ее в палату, указала ей на кровать. Когда Ванда приблизилась, то поняла, почему не узнала мать сразу, — настолько не была похожа на нее женщина, которую она увидела. Тело под одеялом вообще не шевелилось. Чужое, незнакомое лицо пугало своей неподвижностью, левая сторона, пораженная апоплексическим ударом, походила на слегка растопленную парафиновую маску, словно съехавшую немного вниз. Глаза были открыты, при этом веко левого — полуопущено, и казались пустыми и удивленными, как будто мать с изумлением рассматривала что-то на потолке, изучая некую невероятную картину, которую болезнь сотворила специально для нее и которая была ей намного интереснее, чем то, что ее окружало. А может, она вообще смотрела не в потолок, а выше, в ту необозримую даль, где кончался этот путь и начинался другой.

Ванда с трудом преодолела желание убежать отсюда. Она осторожно взяла мать за правую руку. Живую руку, ту, которая не пострадала от инсульта. Рука была костлявой, обтянутой тонкой, словно пергамент, кожей, и была похожа на птичью лапку, а не на человеческую руку.

— Мама, — тихо прошептала Ванда и судорожно сглотнула слюну. — Мама, это я, Ванда. Как ты, мама?

Больная вообще не шевельнулась, даже не подала знак, что услышала или ощутила присутствие дочери.

— Я приходила и раньше, но меня не пускали. Я звонила тебе по телефону перед тем, как это случилось, только ты… Впрочем, это сейчас неважно. Врач сказал, что тебе уже лучше. Ты меня слышишь? Скажи мне хоть что-нибудь. Если не можешь говорить, подай какой-то знак — кивни головой или моргни. Хоть что-нибудь…

Но мать не реагировала.

Ванда почувствовала, что в груди набухает отчаяние, которого она раньше не испытывала. Ей стало тяжело дышать.

— Мама…

Она сжала руку больной и ей даже показалось, что пальцы матери тихо хрустнули.

— Вот увидишь, все пройдет. Ты поправишься. Я тебя не оставлю, буду о тебе заботиться. Я знаю, что ты мне не веришь, но ты должна поверить. Только скажи хоть что-нибудь, прошу тебя. Одно словечко… Одно-единственное, больше не надо… Врач сказал, что нет никаких причин, чтобы ты не могла говорить. Наверное, тебе очень трудно, но прошу тебя, умоляю, сделай это. Сделай ради меня.

Но старая Беловская молчала. Рука, которую держала Ванда, совсем обмякла. Из глаз Ванды полились слезы, но она их не замечала. Не заметила и сестру, которая пришла за ней.

Когда она вновь предстала перед доктором Малиновым, глаза ее были сухие, а халат она выбросила в корзину в конце коридора.

— Она выглядит ужасно, а вы сказали, что ей лучше.

Доктор почесал щетину на подбородке.

— А вы что хотели? У нее случился обширный инсульт. Если бы вы видели, в каком состоянии ее привезли, то смогли бы заметить разницу.

И в этот раз Ванда восприняла его слова как упрек лично ей. В этой больнице явно все договорились ее обвинять.

— Неужели нет никакой надежды, что она восстановится?

— Частично — да, но полностью — вряд ли. Я вас уже предупредил: потребуется много времени, усилий и постоянных забот. Работа с реабилитологом и ежедневные упражнения. Неусыпное внимание и забота. Помимо всего прочего, разумеется.

— А когда вы переведете ее в обычное отделение?

— О, — доктор попытался улыбнуться, но улыбка вышла какой-то кривой. — Сейчас я ничего не могу вам сказать. Пусть пройдет хотя бы еще несколько дней. Потом посмотрим. Вы звоните. Как только что-то прояснится, мы вам сообщим.