Нобелевский лауреат

Ванда слегка покраснела и весело рассмеялась. Безобидный флирт профессора не вызывал раздражения и даже был приятным. Мысли ее попытались вернуться назад, в больницу, но она быстро остановила их. Если можно было бы еще хоть ненадолго задержать их вдали от той действительности, куда завела ее жизнь, она была бы счастлива.

Профессор долил ее рюмку доверху и галантно предложил ей бутерброд. На этот раз она взяла с яйцом и майонезом.

— Да вы совсем не такой уж старый, каким пытаетесь себя представить, — заметила она.

— Да нет, — вздохнул Черногоров. — То, что я старый, это так. Но правда и то, что меня насильно «ушли» на пенсию. А точнее выгнали. Я всегда был политически неудобен — и раньше, и теперь.

— Неужели вы хотите сказать, что в вашей академической среде продолжают действовать политические соображения? — удивилась Ванда.

— И меня об этом спрашиваете вы? — Лицо профессора на миг потеряло насмешливо-ироничное выражение и стало подозрительным. — Там, где вы работаете, должны быть лучше осведомлены.

Ванда ничего не ответила. Упрек был ей неприятен, хотя в нем не было ничего личного. Но, может быть, именно поэтому она решила не углубляться в тему, к тому же не любила, когда ее пытались наказать именно в тех редких случаях, когда она решала проявить сочувствие.

— Давайте поговорим о Войнове. Он тоже исчерпал себя как писатель?

— Милая барышня, — сказал Черногоров и с наслаждением положил себе в рот конфету. — Асен Войнов не мог исчерпать себя как писатель, как вы изволили выразиться, по той простой причине, что он никогда не обладал тем, чего быстрее всего может лишиться автор, а именно: талантом.

— Вы хотите сказать, что он был бездарным?

— Я хочу сказать, что его талант был слишком незначителен, чтобы можно было дифференцировать, что написано при наличии таланта, а что без оного. Войнов обладал хорошей работоспособностью и ответственностью. Это помогло ему стать приличным литератором местного значения и одновременно не скатиться в ряды графоманов. Как бы нелепо ни прозвучало, но это тоже своего рода достижение, и мы отдаем ему должное.

— А его супруга считает по-другому. По ее мнению, ее муж был гениален.

— Ах эта Евдокия, — мечтательно прикрыл глаза Черногоров. — Фантастическая женщина! Красивая и беспардонная! Но надо признать, что с годами она научилась мастерски скрывать свою глупость. Вернее, этому ее научил Асен. Я помню ее еще студенткой. Красавица Евдокия из Перника — самая красивая студентка на курсе. Я преподавал ей болгарскую литературу. Жалко, что уже тогда она была фригидной.

— Уж не хотите ли вы сказать, что вы… — Ванда чуть не поперхнулась коньяком.

— Конечно, и не только я. Она, горемычная, все экзамены так сдавала. Иначе вообще бы не закончила. Но у нее была идея фикс: стать знаменитой женой писателя. Не обязательно знаменитого. Не знаю, известно ли вам, что ее первый муж тоже был писателем. Правда, фантастом, а это в ее глазах не было престижным. Поэтому она и выбрала Асена. Амбициозная женщина, ничего не скажешь. Слава богу, что хоть сама она никогда не страдала графоманством. Надо отдать ей должное.

— Но ведь никогда не поздно, — философски заметила Ванда.

Она сказала это просто так, без всякого умысла, но в следующий момент вспомнила о собственных поэтических опытах, и ей стало стыдно.

— А вот это попадалось вам когда-нибудь? — спросила она, вынимая из сумки рукопись Войнова.

Профессор взял ее и с интересом стал листать.

— Что это? Ничего не понимаю… Я даже не могу прочитать.

— Это последняя рукопись Войнова, — с нескрываемой гордостью ответила Ванда, очень довольная тем, что смогла его удивить. — Мне ее дала Евдокия Войнова. Сказала, что Войнов до последнего дня над ней работал.

— Да, но что это? — повторил удивленно профессор. — Роман? Или рассказ? Я не вижу ни начала, ни конца. Вы читали это?

— Не совсем, — призналась Ванда. — Точнее, я попыталась прочесть, даже кое-что смогла разобрать, но от этого мне не стало понятнее.

— Похвально. Я вообще не могу ничего разобрать. И что же там написано?

Ванда взяла несколько страниц в руки и поднесла их к глазам. Без лупы ей было трудно, но, к счастью, она кое-что помнила с предыдущего вечера.

Она медленно стала читать, а профессор Черногоров напряженно слушал. Ванде было трудно выуживать слова из путаницы каракулей, которыми, словно паутиной, окутал их автор. Ванда постоянно останавливалась, чтобы поправить себя, часто возвращалась назад, пытаясь отыскать согласования, запиналась и даже пару раз тихонько выругалась себе под нос.

Словесная эквилибристика продолжалась довольно долго, под конец Ванда не на шутку устала. Она чувствовала себя первоклассницей, которая учится читать.