Нобелевский лауреат

— Вы преувеличиваете, — спокойно возразила Ванда. — Я могу понять ваше недовольство, но не могу с вами согласиться. И не только потому, что живу в этой стране и работаю в полиции.

— Все зашло слишком далеко, чтобы обижаться из-за затронутой чести, — сухо произнесла литературный агент. — Но могу вас заверить от имени моего руководства и всего издательского консорциума, вставшего на защиту Гертельсмана, что если он пострадает, если не выживет, то мы сделаем все возможное, чтобы ваша страна понесла наказание со всеми вытекающими отсюда последствиями. И это не пустая угроза. Сколь безобидными ни казались бы вам какое-то издательство или литературное агентство, иногда те, кто стоит за ними, совсем не такие, какими вы их себе представляете.

— Я вообще ничего себе не представляю, — ответила Ванда. — Мы делаем то, что можем. Такие вещи случаются везде, не только в Болгарии.

— Вы говорите в точности, как ваш министр, — заметила Настасья Вокс с кривой усмешкой.

— Еще я хочу вас спросить, почему столь неожиданно вы решили уехать? Вчера, по-моему, у вас были иные планы.

— Я вам уже сказала: произошли изменения. К тому же у меня не бывает собственных планов, а в подобной ситуации я вообще не могу их иметь. Просто сейчас в Цюрихе я буду нужнее.

— А как же выкуп? — вырвалось у Ванды. — Ведь похитители когда-нибудь да позвонят. Может быть, уже сегодня. Кто в таком случае отнесет им деньги? Или вы считаете, что их можно положить на счет в каком-нибудь швейцарском банке?

— Если у вас больше нет ко мне вопросов, — вызывающим тоном сказала Настасья, — и если самолет еще не улетел, я бы предпочла вас покинуть. Коль скоро вы отказали нам в содействии, я вообще не должна была вести с вами беседу. Но я согласилась ответить на ваши вопросы, сделав это во имя спасения Гертельсмана. Однако должна вас предупредить, что если вы меня задержите еще хоть на пять минут, наши адвокаты подадут в Страсбургский суд иск к вашей стране за незаконное полицейское задержание. И сделают это быстрее, чем ваш шеф сможет написать слово «министр» перед собственной фамилией.

— Я вас больше не задерживаю, — ответила Ванда. — Вы можете идти. Мой коллега вас проводит.

Васил и еще один полицейский уже ожидали за дверью. Вместе с мисс Вокс они направились к выходу. Несмотря на то, что оба были в штатском, было видно, что они работают в полиции или, может быть, так казалось Ванде, потому что она это знала. Со стороны можно было подумать, что они не просто сопровождают иностранку, а прямо-таки экстрадируют ее. Беловская была убеждена, что Настасья тоже так считает. Они даже не попрощались друг с другом, словно между ними вспыхнула искра личной вражды. А по сути, проблема относилась к геополитике. И кто знает, как долго еще восточноевропейцам придется ощущать себя людьми второго сорта, особенно тем, кто имел несчастье родиться и жить на Балканах. Такое отношение читалось на лицах всех иностранцев, которые прибывали в софийский аэропорт. Да и сами восточноевропейцы воспринимали себя так же. Ванда не любила рассуждать на подобные темы, потому что не считала себя человеком второго сорта и вообще не любила сравнивать себя с кем бы то ни было. Но независимо от того, нравилось ей или нет, она всегда попадала под общий знаменатель, и это ее ужасно раздражало. Ей потребовалось немало усилий, чтобы сохранить самообладание и не выразить неприязнь к самоуверенной швейцарке. Но самым неприятным было то, что обвинения и угрозы литературного агента не были совсем уж беспочвенными. Возможно, если бы Ванда была на ее месте, она сказала бы то же самое.

«Ну вот, опять прихожу к выводу, что мы похожи. И не могу сказать, что мне это приятно», — подумала она.

Ванда не любила оказываться в ситуации, в которой ей приходилось защищать глупые поступки начальников, или, по крайней мере, в глазах других выглядеть с ними солидарной, в то время, как на самом деле она испытывала чувство стыда. За много лет работы в Системе ей не раз доводилось наблюдать либо ощущать на себе высокомерное отношение людей, считавших себя недосягаемыми. Эти люди нередко оказывались наверху, чтобы уже в следующий момент упасть вниз, откуда они вышли и куда их приводили чужие ошибки или соображения, а порой, и неправильно оцененные обстоятельства. «Каждый взлет обычно заканчивается падением, — подумала Ванда. — Правду говорят, что чем выше взлетаешь, тем больнее падать».

Именно из-за ложного чувства недосягаемости люди нередко становились жертвами обстоятельств. Даже падение не делало их трагическими фигурами. Как раз наоборот. После громкого падения спустя всего несколько дней никто их даже не вспоминал. Они продолжали жить лишь в памяти тех, кто решал им отомстить, а такие были всегда. Вокруг акций мщения, когда они все же происходили, сразу поднимался шум, который, однако, продолжался недолго, и общество очень быстро про них забывало, успевая предать забвению и самих устроителей. А ведь очень многие из них страстно желали остаться в анналах.