Нобелевский тунеядец

— Вот, допустим, у вас картина на 90 минут. Так нужно, чтобы 85 минут шли танцы, драки, блядки, погони, грабежи, любовь всякая, пьяные оргии — чтобы зритель валом валил. А в последние пять минут входят милиция и дружинники и всю лавочку разгоняют. "Такого не должно быть!" Неужто непонятно?

Надзирать за Иностранной комиссией при Ленинградском отделении Союза писателей был приставлен от КГБ розовощекий толстяк по фамилии Невякин. (Фамилия хотя и вполне фонвизинская, но невыдуманная; так же, как и чистая правда, что молодежную литературную делегацию в Москву в 1963 году сопровождали два представителя обкома комсомола: Тупикин и Чурбанов.) Однажды Невякину довелось устраивать прием для писателей из Республики Бангладеш. После приличествующей случаю беседы за круглым столом бангладешцы поднесли ленинградским писателям какое-то изделие национальных кустарных промыслов: небольшой деревянный барельеф — женщина под пальмой, с рыбой в руках.

— Ах, как удачно, — вскочил сияющий Невякин. — У нас как раз месяц назад была пакистанская делегация и подарила похожий сувенир: мужчина с ягненком. Вот мы их рядом тут на стенке и повесим.

Гости начали бледнеть, сереть, переглядываться, кусать губы. Не могли же они поверить, что видный чиновник в культурном Ленинграде просто не помнит, что Бангладеш всего лишь год назад обрел самостоятельность, освободившись с помощью Индии, после короткой, но кровавой войны — от кого? Именно от своего угнетателя и главного теперь врага — Пакистана.

Но красивее всех вляпался главный редактор журнала "Звезда" Георгий Холопов (он же Холопян).

В разгаре детанта кому-то пришла в голову безумная идея: устроить в Союзе писателей пресс-конференцию с участием иностранных журналистов. И ленинградские литературные начальники были отданы на растерзание въедливым писакам.

— Господин Холопов, — спрашивает западный немец, — не скажете ли вы нам, каков средний месячный заработок ленинградского писателя?

За гладким холоповским лбом начинается математическая работа. Он помнит, что благосостояние деятелей советской культуры должно расти с каждым днем. Но на сколько? Вот он, например, Холопов, получает в "Звезде", получает в Союзе писателей, где он только что назначен первым секретарем... Гонорар за двухтомник, аванс за киносценарий... Но не все же такие талантливые и трудолюбивые, как он? Надо хоть на два разделить, что ли? Или на три?

— Если писатель работает с полной отдачей сил, творчески напряженно, то... — и вдруг, неведомо из каких идейных логарифмов и интегралов на язык ему соскальзывает цифра: — Две тысячи в месяц.

— Правда? И это при том, что средний рабочий получает только 200 рублей?

Щелкоперы-бумагомараки радостно строчат в своих блокнотах.

— А скажите, — вскакивает французский корреспондент, — как происходит формирование очередного номера литературного журнала? Вот редакция отобрала материалы, подготовила к печати. Должна она после этого кому-то показать их? Получить разрешение?

Ну уж дудки, тут ты меня, французишка, не поймаешь. Никогда я тебе не скажу, как мы каждую повесть, статью и рассказ возим в обком партии на проверку. Потому что всем известно, что цензуры у нас нет, нет и нет.

— Никакого разрешения брать не нужно, — презрительно тянет Холопов. — В любом журнале главный редактор советуется с коллегами по редакции, и они все решают самостоятельно. Затем сдают номер в печать.

— Ага. Значит, можно не обращать внимания на то, что написано здесь на первой странице.

— Где?

— Да вот, например: "Аврора", ежемесячный журнал ЦК ВЛКСМ, Союза писателей РСФСР и Ленинградской писательской организации.

Щелкоперы строчат и хихикают.

Сидящий в президиуме инструктор обкома партии цедит сквозь стиснутые зубы:

— Товарищ Холопов. Xватит болтать.

Он сердится — а напрасно. Сам виноват. Будто не знает, что выпускать партийного чиновника на встречу с иностранными корреспондентами — это все равно, что выпустить термита на свет. На явную погибель. Потому что чиновник не приспособлен. Он привык только к двум видам общения: вверх, с начальством, когда надо только слушать и кивать, или вниз, с подчиненными, когда ты говоришь все, что тебе взбредет в голову, а тебя обязаны слушать и помалкивать. Но вот так, на равных, чтобы всякая шавка могла рот открыть и тебя цапнуть за нежное место? Нет, для встреч с наглыми иностранцами нужны люди специальные, тренированные, этакие идеологические командос вроде Эренбурга и Евтушенко, которых так просто не подловишь.

Но это с западными.

Другое дело — Чехословакия. Там уже иностранец свой, прирученный, дисциплину понимает. Туда можно послать и без особого разбора.

— ...Одно только вышло неудачно, — говорит Полевой. — Самолет у нас неудобный. Прилетает в Прагу слишком рано. Придется шесть часов ждать самолета на Братиславу. Поэтому я попросил Валю обменять билеты на более поздний рейс. Валя, пойди сюда, покажись ребятам. Подъезжайте завтра в два часа к кассам Аэрофлота (Валя, дай им адрес), и она вам вручит билеты на другой рейс. Тоже на воскресенье, но позже. Иду, Кайсын, иду, не волнуйся...