Ночь

Мой сотрапезник то ли задумался, то ли отдался гастрономическим переживаниям. Пока он молчал, я успел ответить на свой вопрос сам:

– Именно для этого и нужна свобода воли – чтобы у нас была возможность сойти с основной сюжетной тропы.

– Меня зовут Самуэль, – сказал он, проглотив очередной кусок рыбы и протягивая мне руку. Я торопливо вытер запачканные рыбным соком пальцы о брюки и пожал его кисть. Мне показалось, что он произнес свое имя не совсем обычно. Не «Са-му-эль», а скорее «Са-ма-эль», с ударением на второе «а». После рукопожатия он добавил уже совсем неожиданное: – А вы можете звать меня Миша. Так проще.

– Я – Книжник, – попробовал я втянуть его в разговор о профессиях. – До недавнего времени жил в Грушевке. А сейчас стал странником. Иду на юг.

«Миша» поддел рыбу вилкой и ножом и ловко перевернул ее на другую сторону. Картошку он почти не тронул, укрепляя мое ощущение, что происходит он не из этих мест. Речь его при этом была очень чистой, ни в окончаниях, ни в ударениях он не путался, если не считать ударения в собственном имени.

– Книги, – сказал он задумчиво, хирургически сняв большой кусок филе поверх костей. – Помню одну, особенную. Написал ее один русский. Все думали, что это роман про нечистую силу. И мне было интересно почитать, что люди пишут про нечистую силу. Гоголь ведь тоже писал про нечистую силу. Но текст русского посвящен был совсем не нечистой силе. А самой главной беде ваших земель. Благодаря которой тут у вас хозяйничает нечистая сила. Страху.

– Страху? – Я догадался, о какой книге идет речь. Похоже, что с «Мишей» невозможно было вести диалог, поскольку он протаптывал тропинку разговора в том направлении, в каком ему хотелось, а собеседнику оставалось просто поддерживать его в ключевые моменты.

– Да, страху. Страх тут верховодил сто лет назад. Страх тут царит и сейчас. В других местах тоже несладко. Но нет вот этой вот боязливости во всех и каждом. – Он глубоко вздохнул, как будто хотел унюхать в воздухе запах человеческой боязни.

– Но, согласитесь, сложно не быть трусом, когда по дорогам рассекают козлоногие. Со свиными головами… – возразил я.

– Тот русский писал, что основная связанная со страхом проблема в том, что он приводит нас ко всем остальным грехам. Испуганный человек и предаст, и обманет, и убьет. Но на самом деле главная проблема в том, что страх застилает глаза. Испуганный ничего не видит, кроме собственного ужаса.

– Но есть и объективные вещи, – не согласился я. – Например, три покойника у дороги на Город Света. Одному из них отрубили голову настолько по-залихватски, что она отлетела от тела на расстояние брошенного камня. Другого рассекли наполовину. Он был Бургомистром Грушевки.

– И что в этом страшного? – Самуэль трезво посмотрел мне в глаза, и я вдруг понял, что даже самому себе не могу объяснить, с каким чувством я всматривался в остроухие силуэты страшных всадников. А Самуэль будто знал об этом чувстве, будто видел, как я прятался за деревом, одеревенелый, боясь вступить в бой с упырями.

– Ну как «что страшного»? – разозлился я. – Например, то, что у одного из погибших был автомат Калашникова с полным рожком. Он расстрелял все тридцать патронов. И все равно погиб. Свинорылых не берет человеческое оружие.

– И вы, конечно, все это видели своими глазами? – Самуэль вытер губы салфеткой.

– Мне про это люди сказали. – Я пожал плечами. – Если бы я это сам видел, там бы и остался, рядом с Бургомистром.

– Об этом вам сказали люди, – улыбнувшись, повторил он за мной. – Люди вообще – большие пустомели… Жили на свете влюбленные. И было это очень-очень давно, когда Земля еще не была перенаселена и напоминала прекрасный сад. И мужчина любил свою единственную. А когда в глубокой старости она умерла, он, сойдя с ума от горя, вырезал из собственного тела ребро, и на нем изобразил лицо своей жены. И говорил с ней. И что люди об этом написали? «Взял одно из ребер… и закрыл то место плотью… и создал из ребра жену». Что за глупости? Разве можно человека из кости сделать?

– И где вы вычитали эту версию истории Адама и Евы? – спросил я, не переставая жевать. – В Кумранских свитках?

Когда я спрашивал про то, что уводило беседу в сторону от линии, которую вел мой собеседник, он просто замолкал. Так и сейчас – он откинулся на спинку стула и всматривался в струи воды, лившейся с крыши террасы. Я не мог понять, к чему гнет «Миша». Что козлоногих не нужно бояться? А как тогда иначе? Любить их?

– Человек боится того, что не способен понять, – сказал я, глотая картошку. Она была такой вкусной, словно ее только что выкопали с грядки.

– Человек не боится, а удивляется тому, что не способен понять. Когда же приходит страх, никакого человека уже не остается, – флегматично пожал плечами Самуэль.

– Но вы же не станете отрицать, что мир без рассветов пугает?

– Не вижу в нем ничего пугающего, – снова не согласился он.

– Вы еще скажите, что перемены – к лучшему и вам нравится эта тьма, – с нажимом сказал я.