Ночь борьбы

Затем возле поста медсестер произошел взрыв. Это была мама. Каким-то образом она прорвалась через дверь отделения интенсивной терапии – вероятно, перерезав кому-нибудь горло – и орала на медсестер, чтобы они сказали ей, где ее чертова семья. Режим выжженной земли, чуваки. Спустила всех собак. После того как я увидела, как она рычит и ползает по полу, светя своим очком на весь гребаный свет и запихивая буфера людям в рот, как будто завтра никогда не наступит, она меня уже никак не сможет опозорить. Я помахала маме как бы небрежно, мол, хай, привет, мы тут у бассейна, шоколадный коктейль попиваем. Я пыталась ее успокоить. Я пыталась что-то сказать, но бабуля душила меня своей сломанной рукой. Я взяла Горд и подняла ее в воздух, чтобы показать маме.

– Сюда! – пискнула я. Я пыталась изобразить, что это сказала малышка, чтобы мама рассмеялась. – Сюда! Сюда!

– Какого хрена! – сказала мама, увидев, как я размахиваю сестренкой. – Она тебе не кукла, Суив!

Я зря думала, что мама будет в хорошем настроении после того, как найдет свою проклятую новорожденную! Она подошла к нам, вся скрюченная и в ярости. Она держалась за живот. На передней части ее больничного халата было два гигантских мокрых пятна. Они росли прямо на глазах! Бабуля издала какой-то звук. Она смеялась? Мама взяла Горд и стала раскачиваться. Она успокоилась. Она подошла поближе к бабуле. Моя джинсовая куртка упала с Горд, и она осталась голой. У мамы даже не хватило элементарной порядочности надеть на нее подгузник. На Горд была какая-то трубочка, торчащая из того места, где должен быть пупок. Бабуля даже не заметила этого. Ее глаза были закрыты.

– Мама! – сказала я. Я указала на живот Горд.

– О, это отпадет, не волнуйся, – сказала мама. Я взяла джинсовую куртку и снова обернула ее вокруг Горд. У нее отваливаются части тела. Оказывается, у людей возникают проблемы с самого начала. Лицо Горд было красным и в пятнах, как будто она орала «на помощь!» внутри мамы последние девять месяцев. Волосы были все в слизи, но классно торчали в разные стороны. Мне они нравились. Я бы никогда не расчесывала ее колтуны. Я бы помогла ей сбежать от мамы, если мама попытается их расчесать. Мы все втиснулись рядом с бабулей на ее узкой кровати. Мама держалась за всех нас. Горд была прижата к маминой руке, а я была прижата к бабулиной руке, только она этого не знала.

– Мама, – сказала мама. Она шептала бабуле на ухо. – Мы собираемся назвать Горд в твою честь.

– Ты собираешься назвать ее Бабулей? – сказала я шепотом. Я думала, что Горда будут звать Горд. Тут подбежали какие-то медсестры.

– Просто оставьте нас в покое! – закричала бабуля в моей голове. Молодая медсестра показала нам маленькую записку, которую бабуля написала, когда еще была подсоединена к шлангу. Она отдала ее маме. Мама прочла ее мне и Горд. «Друзья мои, я хочу обсудить свою капитуляцию!»

– Что это значит?! – сказала я.

Горд лежала рядом с нами, издавая тихие звуки и возясь. Я позволила ей повиснуть на моем пальце. Медсестра сказала, что бабуля попросила их вынуть шланг.

– Чтобы она могла говорить? – спросила я.

– Чтобы она могла умереть, – сказала мама. Мама плакала, но улыбалась, но плакала, потому что мама – это мама. Все на максимум! Я положила руку бабуле на живот. Может, сейчас она рассмеется. «Затрясись», – сказала я про себя. «Пожалуйста, затрясись». Мама сказала бабуле, что у нас все будет хорошо. Я ждала. Мама сказала бабуле, что она может идти. «Давай же, затрясись!» Мама сказала бабуле, что мы очень любим ее, что Момо, и дедушка, и Ирэн, и ее мама, и папа, и все ее четыре тысячи мертвых братьев и сестер ждут ее. Мама продолжала составлять списки людей для бабули. Кажется, четыреста миллиардов человек где-то ждали, пока бабуля устроит им вечеринку. Потом мама спела любимую бабулину песню CCR. Мамины слезы падали мне на руку, а она все еще пыталась улыбаться, пока плакала. Горд слегка попискивала в моей джинсовой куртке. Мама пела «Когда-нибудь никогда не наступит». Потом мы вдвоем спели другую любимую бабулину песню. «Для по’тых бедняков, как ты и как я… Я полон изумления, пока я брожу под небом»[50]. Я все ждала, когда затрясется бабулин живот. Он не трясся. Она скоро схватит меня и скажет: «Ага, попалась!» Медсестры тихо ушли.

– Бабуля, бабуля, – сказала я. – Я дам тебе сто баксов. Бабуля! Борись!

16

Вот вопрос к тебе, папа. Если три человека попадут в больницу и один из них умрет, то сколько человек выпишутся из больницы? Если это наша семья, то все еще три. Вот в чем проблема с нашей семьей. Или проблема с проблемами. Я не собираюсь сидеть на улице и бросать бельевые прищепки в ведро, чтобы заставить бабулю вернуться. Просто высыпь меня в банку из-под маринованных огурчиков и беги на улицу играть.