Ночь и день

– Отчего же. Я подозревала, что вы не очень счастливы, – произнесла она.

– Как вы догадались? – удивился он.

– Помните то утро на Линкольнз-Инн-Филдс? – сказала она.

– Да, – ответил Ральф, невольно замедляя шаг и вспоминая Кэтрин и известие о ее помолвке, багряные листья на парковой дорожке, бумаги на столе, ослепительно-белые под электрической лампой, ощущение полной безнадежности. – Вы правы, Мэри, – сказал он, делая над собой усилие, – хотя решительно не понимаю, как вы догадались.

Мэри молчала, надеясь, что он все же назовет ей причину своего горя, – она не поверила его отговорке.

– Я был несчастлив – очень несчастлив, – повторил он.

Шесть недель теперь отделяли его от того злополучного дня, когда он сидел один на набережной, глядя на тающее в туманной дали видение, а внизу катила воды темная река – и это воспоминание заставило его содрогнуться. Черная тоска, нахлынувшая в те минуты, до сих пор не отпускает его. Но теперь он наконец может справиться с ней, просто обязан это сделать, потому что к этому времени от нее остался, как он понимал, всего лишь сентиментальный фантом, который лучше всего изгнать, представив на обозрение такого трезвомыслящего человека, как Мэри, иначе он будет вечно маячить бледной тенью на фоне всех его мыслей и дел, как это было с тех самых пор, как он впервые увидел Кэтрин Хилбери, разливающую чай. Однако для начала он должен назвать ее имя, что для него было решительно невозможно. Поэтому он убедил себя в том, что может честно рассказать обо всем, не упоминая о ней, что его гнетущее чувство теперь почти не имеет к Кэтрин отношения.

– Несчастье – это такое состояние, – сказал он, – то есть, я хочу сказать, у него вовсе не обязательно должна быть какая-то конкретная причина.

Это довольно неуклюжее начало ему самому ужасно не понравилось, и становилось все очевидней, что, как ни уверяй он себя в обратном, главная причина его несчастья конечно же Кэтрин Хилбери.

– Знаете, я постепенно разочаровался в жизни, – снова начал Ральф. – Я понял, что жизнь бессмысленна. – Он помолчал немного и понял: да, на этот раз он говорит чистую правду и может продолжать дальше. – Зарабатывать деньги, просиживать в конторе по десять часов – но ради чего все это? В юности мечтаешь о стольких вещах, что почти не важно, чем ты занимаешься. И если ты амбициозен – тем лучше, значит, у тебя есть цель и смысл жизни. Однако в последнее время я разочаровался в своих целях. А может, их просто не было. Сейчас я даже почти уверен, что не было. (Да и вообще, у всего ли есть цели и смысл?) Но в какой-то момент уже невозможно более себя обманывать. И я понял, что мною двигало. – Да, наконец-то он нашел убедительную причину. – Я хотел стать спасителем своей семьи, так сказать. Хотел, чтобы они жили достойно. Чтобы заняли достойное место в обществе. Это было заблуждение, разумеется, – и вдобавок льстило моему самолюбию. Как и многие другие, наверное, я жил мечтами, а теперь наступило мучительное прозрение. Я хочу поверить в новую мечту, чтобы идти дальше. Вот отчего я несчастлив, Мэри.

Во время его взволнованной речи Мэри молчала и озабоченно хмурилась. Во-первых, Ральф ни слова не сказал о женитьбе, во-вторых, он не сказал правды.

– Думаю, найти домик будет нетрудно, – сказала она с бодрой решительностью, как будто не слышала его последней пространной тирады. – У вас же есть небольшая сумма денег, как я понимаю? Да, – продолжила она, – я думаю, это очень разумный план.

В полном молчании они дошли до конца поля. Ральфа удивило и даже немного обидело ее замечание, но в общем он был доволен. Он говорил себе, что невозможно честно рассказать Мэри о его переживаниях, и втайне был рад, что не выдал ей свою мечту. Он привык видеть в ней надежного друга и мудрого советчика, доверял ей и мог рассчитывать на ее сочувствие – при условии, что он будет держаться в определенных границах. И вот теперь эти границы наконец четко обозначились, только и всего.

Когда они миновали очередную изгородь, Мэри сказала:

– Да, Ральф, вам пора сделать перерыв. Я и сама пришла к такой же мысли. Только в моем случае это будет не сельский домик, это будет Америка. Америка! – воскликнула она. – Вот это место как раз по мне! Там меня научат, как организовать здесь гражданское движение, и я вернусь и покажу вам, как это делается.

Если она надеялась, что эта заманчивая картина затмит в его воображении сельскую идиллию, то она ошиблась: Ральф был настроен весьма серьезно. Но теперь он лучше понял ее. Она шла по черной пашне, чуть опережая его, и впервые за это утро он посмотрел на нее не через призму своих страданий по Кэтрин. Она бодро, хоть и немного неуклюже, вышагивала впереди, такая сильная и независимая – ее отвага восхищала его.

– Не уезжайте, Мэри! – воскликнул он и застыл на месте, не в силах двинуться.

– Вы уже это говорили, Ральф, – ответила она, даже не оглянувшись. – Сами собираетесь уехать, а меня отпускать не хотите. Не очень-то логично, вам не кажется?