Ночь и день

– Мэри! – воскликнул он, внезапно поняв, что был к ней чудовищно несправедлив и слишком многого требовал. – Простите меня. Я вел себя как последняя скотина.

Она едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться, чуть не сказала, что прощает его, раз уж ему так хочется. Не сделала же она этого только потому, что иначе не могла бы себя уважать: это упрямое чувство собственного достоинства не позволяло ей сдаваться даже в минуты самых сильных страстей. Вот и сейчас, когда вокруг ярится буря и дыбятся волны, она помнит про спасительный берег, где безмятежное солнце сияет над итальянской грамматикой и аккуратными папками подшитых бумаг. Однако мертвенная бледность тех крепких и надежных скал не оставляла никаких сомнений: жизнь ее там будет невыносимо сурова – и бесконечно одинока. Тем не менее она не сбавляла шага и по-прежнему уверенно шла впереди. Путь их лежал мимо рощицы – узкой полоски леса на краю обрыва, за которым шла низина. За редкими стволами Ральф разглядел у подножия холма идеально ровный зеленый луг, а на нем серый усадебный дом с прудами и террасами, аккуратно подстриженные кусты, сбоку что-то вроде хозяйственной постройки, позади щетка из высоких елей, – этакий отгороженный от мира уголок, уютный и самодостаточный. За домом местность снова резко повышалась, так что роща на дальнем холме словно парила в небе, сиявшем чистой лазурью меж голых стволов. Тут его мысли почему-то опять вернулись к Кэтрин, и он вдруг явственно, почти физически ощутил ее присутствие – как будто и серый дом в низине, и лазурное небо были неразрывно связаны с ней и невольно вызвали в его сердце ее образ. Он без сил прислонился к стволу, и с губ само собой слетело ее имя.

– Кэтрин, Кэтрин! – твердил он и, лишь поняв, что, вероятно, произнес это вслух, огляделся вокруг.

Мэри не спеша шла вдоль опушки, целиком поглощенная новым занятием: она тянула за собой, сдирая с дерева, тонкую длинную плеть вьюнка. И это зрелище так разительно отличалось от образа, стоявшего перед его мысленным взором, что он поспешил отмахнуться от него. «Кэтрин, Кэтрин», – твердил он как зачарованный, и казалось, эти слова волшебным образом приближают его к ней. В этот миг он забыл обо всем вокруг: все, что в мире было важного, – время суток, его планы и намерения, присутствие других людей, в здравомыслии которых он рассчитывал обрести поддержку, – все в этот момент перестало для него существовать. Как будто земля вдруг ушла у него из-под ног, и он погрузился в сверкающую синеву, где самый воздух сгущался, пронизанный присутствием одной-единственной женщины. Пение малиновки, усевшейся на ветке прямо у него над головой, вернуло его к реальности, правда, возвращение это сопровождалось печальным вздохом. Вот мир, в котором он обречен существовать: голое поле, унылая, пустынная дорога за ним и Мэри, сдирающая плющ с деревьев…

Нагнав девушку, он взял ее под руку и сказал:

– Так что там насчет Америки, Мэри?

В его голосе слышалось почти братское участие, что стало для нее приятной неожиданностью, после того как он оборвал свои признания и совершенно не заинтересовался ее планом. Она постаралась так и эдак намекнуть ему, что рассчитывает получить пользу от заокеанского путешествия, не упомянув лишь об одном и самом важном обстоятельстве, подтолкнувшем ее к этому решению. Он слушал со вниманием и не пытался ее отговорить. На самом деле ему очень хотелось убедиться, что это действительно здравая мысль, и потому он с радостью выслушивал каждое новое тому подтверждение, как будто это помогало ему самому на что-то решиться. Она уже забыла о недавней обиде, и так хорошо было шагать рядом с ним, опираясь на его руку, что она чувствовала себя почти счастливой. И это ощущение было тем более приятным, что казалось достойной наградой за ее решение держаться с ним просто и естественно, оставив все попытки казаться не той, какая она на самом деле. Вместо того чтобы изображать интерес к поэзии, она теперь старалась избегать этой темы и больше напирала на практическую сторону своих талантов.

И вот, держась этой практической линии, она и завела разговор о сельском домике – хотя Ральф о нем едва ли думал всерьез, – обращая его внимание на подробности, о которых он не имел ни малейшего представления.

– Первым делом нужно убедиться, что там есть вода, – говорила она так, словно это было самым важным.

Она не спрашивала его, что он собирается делать в сельской глуши, и в конце концов, когда все мелочи перебрали, ее терпение было вознаграждено, потому что он произнес, очень доверительно.

– В одной из комнат, – сказал он, – будет мой кабинет, потому что, знаете ли, Мэри, я собираюсь писать книгу. – С этими словами он высвободил руку, раскурил трубку, и они зашагали рядом как добрые товарищи, с чувством спокойного молчаливого взаимопонимания, какого еще не было между ними за всю их долгую дружбу.

– А о чем будет ваша книга? – спросила она отважно, как будто тема книг ничуть ее не пугала.