Ночь, когда мы исчезли

Меня восстановили в управлении, что, впрочем, не освобождало герра Бейтельсбахера от разбора руин вместе с другими горожанами. Продуктовые рационы были крошечными, и мы посещали чёрный рынок, где меняли вино на масло, кольца на хлеб и так далее. Красные разъезжали на джипах по всему городу, но я не особенно беспокоился, что меня ищут, — охотились только на крупных негодяев.

Однажды мы увидели афишу цирка и прошли через вырубленный Тиргартен, мимо взорванного дворца, по Унтер-ден-Линден в советский сектор. У Лустгартена возвышались антенны, вокруг них клубилась толпа. По антеннам карабкались вверх фигурки. Они натянули сеть, перебросили канаты и, схватив шесты, пошли над пропастью друг к другу. Кажется, одна гимнастка умудрялась ехать по канату на кресле.

Сиял продырявленный купол городского замка. Акробаты под хлопки публики показывали свой театр теней на темнеющем небе. «Мы», — показала на них Ольга. Я кивнул и обнял её. Она освободилась и взяла моё лицо в свои руки: «Скоро всё кончится. Осталось недолго». Я завертел головой и вырвался: «Что такое? Что такое?» Она присвистнула: последний акробат шагнул в пропасть и под вздох толпы упал в страховочную сетку.

Далее происходило многое. И похищение угля со влекущейся по Ландверканалу баржи — Ольга умела плавать, но я плохо завязал стянутую с себя рубашку, и треть добычи вывалилась в воду. И бегство через дыры в стенах от полицейских, явившихся накрывать чёрный рынок у Бранденбургских ворот. Траншеи, хохот, сбитое дыхание, шуршание дождя. Я отдал Ольге пиджак, и мы целовались в какой-то подворотне.

Недавно я интересовался, что пишут литераторы о времени руин. Одних занимает горечь, других — ностальгия, третьих — моральные вопросы, четвёртых — тонкости отделения вины от ответственности. Чёрт его знает: обыватели были подавлены и кое-как выживали в своих развороченных домах, считая произошедшее ошибкой и обвиняя Гитлера только в военной агрессии. Но для беглецов от несправедливостей старого мира эти годы были эрой возрождения. Разрушения сбили позолоту со Старого Света. Европейцы завершили развитие своей цивилизации её уничтожением — или, по крайней мере, попустительством уничтожению.

Поэтому все, кто раньше был стёрт из истории, схватились теперь за шанс создать не просто новую судьбу, а другую судьбу. Настал миг, когда учреждались новые координаты и в начинённую фугасами землю вбивались сваи нового мира.

Я вспомнил статью в одном химическом журнале о потрясающем росте американской индустрии удобрений и предложил Ольге переместиться в Западное полушарие. Ольга посмотрела на меня более чем скептически: «Ты преступник, и наше место — здесь, в чистилище, с такими же убийцами и их сообщниками. Ю-эс надолго рассорились с советскими, так что тебя никто не выдаст, а ещё одно бегство я не вынесу. Раз ты доктор, приставочка Dr. нас как-нибудь выручит. Как-нибудь проживём».

Но поучаствовать в возведении храма новой эры мы не успели. На том же чёрном рынке кто-то схватил меня за обшлаг пальто так, что рукав чуть не остался в руках у ловца. Решив, что меня сцапала переодетая полиция и надо спокойно отбиваться от подозрений, я улыбнулся и повернул голову к полицейскому. Передо мной был Вилли.

«У меня для тебя новости, не дёргайся», — быстро сказал Вилли. Он нервничал, явно переоценивая мою враждебность. «Ну?» — «Одесса ответила». — «Что?» — «На твой запрос успели ответить. Справка от семнадцатого февраля прошлого года. Тебе повезло, через месяц из Одессы началась эвакуация… Назад!»

Вилли достал из кармана конверт. Да, это был ответ из одесской комендатуры господину Бейтельсбахеру. Мимо блуждали люди с чайниками, пальто, связками книг, сапогами, перекинутыми через руку подобно полотенцу официанта. Я заглянул в глаза Вилли.

«Стой, — сказал он, — я отдам, но ты мне поможешь… Стой! У меня бритва, и к тому же я шёл за тобой от вашей квартиры и знаешь сколько постов насчитал? Четыре. Ты не убежишь, и я тебя сдам прямо здесь, советским. Они рады узнать о твоих акциях, поверь мне. Фон Мой тоже присылал нам отчёты».

Я представил себе будущее Ольги и обмяк. «Ничего особенного не прошу, — заговорил Вилли. — Скоро меня будут допрашивать денацификаторы, то есть комиссия, согласно моей анкете члена партии. Как свидетеля я назвал тебя. И я буду говорить только правду: занимался подбором работников, излишнего рвения не проявлял. Никакой истории с твоим другом не было. Просто молчим о ней. Не врём, но и не упоминаем, и это значит, что ты не лжесвидетель. Я спрячу конверт в тайнике, а сразу после комиссии отдам. Если ты не сваляешь дурака, я буду приговорён к денежному штрафу как „попутчик“ и уеду».

Мне захотелось прирезать его прямо на месте, но он добавил: «Эй, я всё прочитал. Твои живы».