Ночь, когда мы исчезли

Второй, более важный дискурс, касающийся истории Теи Ермолиной и Леонида Иры, связан с восприятием русских философов.

Кто из них вошёл в мировой канон? По большому счёту, лишь коммунисты (Ленин, Троцкий) и анархисты (Бакунин, Кропоткин). Кто-то ещё? Толстой прославился как литератор, а не христианский анархист. Николай Фёдоров с воскресением мёртвых, экономист Леонтьев, Семён Франк с абсолютным реализмом? Всё же нет, это не золотая полка, с этим надо знакомить…

Судьба анархической мысли сложилась так, что мир, сделав шаг навстречу безвластию, вдруг от него отшатнулся. Анархия была популярна в конце XIX века, затем додумана и уточнена в десятых годах XX века, но после русской революции оказалась дискредитированной. А после поражения испанских анархистов в войне 1936–1939 годов — и вовсе маргинализированной. Современные постанархисты заняты тем, что пытаются адаптировать Бакунина и Прудона к вызовам XXI века, когда человечество переселяется в виртуальные миры…

В этом свете интересны интеллектуальные траектории и взгляды Теи Ермолиной и Леонида Иры на анархию и её актуальнейшее ответвление — анархо-федерализм. Споры Ермолиной и Иры существуют как бы вне временного контекста, но при этом соотносятся с дискуссиями своего времени (см., напр., «Конструктивный анархизм» Григория Максимова).

Взглянем чуть подробнее, как воспринимались анархия и федерализм — особенно идея единого мирового государства — в последние сто лет.

Падение популярности анархии началось с советской революции. Замена народовластия диктатурой, кровавое подавление мятежей, расстрелы, ничтожность любых объединений граждан — всё это воплощало идеал, полностью противоположный анархии. Однако из-за неразборчивости публичного мнения анархия и большевизм оказались трудноотделимы друг от друга.

Советский Союз надолго занял роль пугала для буржуа, заигрывавших с левыми идеями: вот во что переродится «идеалистическое» стремление к «невозможному» равенству прав. Успехи самоуправления испанских анархистов во время Гражданской войны были удачно затушёваны, во многом под тем же соусом «красной заразы». Это вдвойне комично, так как перед падением республиканской Барселоны анархисты и коммунисты поссорились и изрядно постреляли друг в друга.

После Второй мировой анархисты оказались в нише «социально опасных» вместе с радикальными левыми. К концу XX века их положение ухудшилось, поскольку капитализм начал перераспределять деньги от богатых к бедным. Как примеры успеха и ориентиры стали рассматриваться наиболее удачные версии «социальных» государств Северной Европы.

В итоге подачки капитализма заглушили сколько-нибудь массовые дискуссии об отмене государства: «Зачем, раз всё и так терпимо?» Колониальная сторона вопроса вообще замалчивалась, хотя было ясно, что те же «социальные» государства кормят своих неимущих граждан за счёт сверхприбылей от экономической эксплуатации стран Африки и Азии.