«Ночь, когда она умерла»

И я рассказал. Я думал, что рассказ мой займет немногим больше часа, но какая-то неведомая сила не давала мне остановиться, и я рассказал Джессике все. Я говорил про Рене, про Беатрис, про Афродиту, про Изольду. Она не перебивала, не задавала вопросов – просто слушала. Я закончил свой рассказ уже тогда, когда мы приехали, поужинали и расположились на диване в моей гостиной. И только после того, как все было сказано, я подумал о том, что мне было нужно именно это. Сесть и рассказать все одному человеку, который не задавал бы лишних вопросов, а просто выслушал бы, может, даже, никак не отреагировав. Порой люди осознают природу своего нервного напряжения только после того, как выпускают его наружу.

Я чувствовал себя как ребенок, который увидел кошмарный сон, а потом поделился им с кем-то из взрослых, и теперь ему стало легче. Такой легкости я не ощущал никогда. Легкости – и пустоты

. Это не была та пустота, которая возникала после того, как я убирал подальше неприятные мысли, забывшись в объятиях незнакомой женщины после пары затяжек опиума. Это была абсолютная, безграничная пустота, чистый лист, на котором можно было написать все, что угодно. Пока что мне не хотелось ничего писать – хотелось до конца насладиться его совершенной природой. Я не торопился. Это, пожалуй, было единственным, что я был готов взять с собой из… прошлой жизни?

Мы проснулись поздним утром. Точнее, проснулся я – Джессика до сих пор спала. Уже после того, как я уснул, она приняла душ и задремала, не одеваясь. Она закуталась в плед, но он не согрел ее от предрассветной прохлады, и она тесно прижалась ко мне. Я смотрел на нее и думал о том, что мне не хочется прикасаться к ней и не хочется будить, хотя, если бы мы проснулись вместе в те дни, когда только познакомились, я бы слишком долго не размышлял. Я вспоминал, как она выглядела в тот вечер на море, и все отчетливее понимал, что воспринимаю ту Джессику и эту как двух разных женщин. Не знаю, в ком было дело – во мне, в ней, или же причина заключалась в чем-то еще – но за эти несколько часов между нами что-то перевернулось. Перевернулось – и встало на свои места.

Джессика попыталась повернуться во сне, но, так как места на диване было мало, у нее это не получилось. Она недовольно вздохнула и, приоткрыв глаза, сонно посмотрела на меня. Я наклонился к ней и поцеловал в лоб.

– Доброе утро. – Она снова закрыла глаза. – Как насчет кофе?

– Отличная мысль. Я помню, что у тебя хорошо получается его готовить.

Джессика села, потянулась и стала собирать растрепавшиеся волосы в прическу.

– Как спалось? – спросила она.

– Замечательно. Правда, у меня затекла спина.

– Вчера я пыталась предложить тебе перебраться в спальню, но ты уже спал

Она снова подняла на меня глаза и на секунду замерла, после чего продолжила заплетать волосы в косу.

– Что? – спросил я.

– Когда я проснулась, ты на меня так посмотрел… у тебя совсем другие глаза.

– В каком смысле?

– Когда мы впервые встретились – помнишь, когда я пришла к тебе в гости – у тебя были холодные глаза. Я тогда еще подумала – странно, ты улыбаешься, сопереживаешь, шутишь, а глаза у тебя все равно холодные-холодные, как лед. Мертвые . А теперь я посмотрела – и они совсем другие. Живые . Будто и не твои вовсе. И я могла бы свалить все на то, что мы давно не виделись, но вчера они у тебя были прежними, это я точно помню.

– Свалим все на ночное освещение?