Ночь кровавой луны

– Саша, мы опять будем говорить впустую, – отмахнулся Ванцов. – Я ничего не могу поделать с человеком, который молчит! Что мне, бить его, что ли? Он молчит, как партизан, и на лице его не отражается никаких эмоций. Я даже психолога вызывал – никакого результата! Она посмотрела и сказала – не аутизм! Он прекрасно отдает себе отчет в поступках, у него прекрасная реакция, просто он не желает говорить, понимаешь? И я пришел к тебе как раз просить об одной услуге, а вместо этого ты мне тут устраиваешь совершенно непонятный скандал!

Он замолчал. По его учащенному дыханию и покрасневшим щекам я без особого труда заключила, что Ванцов разозлился не на шутку.

– Не обижайся, – попросила я.

– Да забыл уже, – отмахнулся он.

– А что за дело?

– Ты говорила, что в тот момент, когда вы с Воронцовым встретились, у тебя возникло ощущение, что вы близки к контакту?

– Нет. Я просто сказала, что он… как бы это сказать? Он мне понятен.

– Я хотел бы, чтобы ты попробовала с ним поговорить. Мне кажется, у тебя это получится. Он должен заговорить.

– Заговорить он может, – кивнула я. – Но он все равно будет настаивать на собственной вине.

– Почему?

– Не знаю, – пожала я плечами. – Может быть, его просто загнали в угол. Я могу рассказать тебе, как я вчера искала клиента. Для этого я пошла к его самым близким людям. К родителям. Ты общался с ними?

– Да, – кивнул он.

– Тогда я ничего нового не скажу. Они уверены в его вине. Более того, они хотят, чтобы он оставался в тюрьме. Мне они показались совершенно нормальными людьми.

– А дети? Ты с детьми разговаривала?

– Мне не позволено было этого сделать. Их увели. Не могу сказать, что впечатление от нашей встречи было замечательным, мне показалось, что я отсидела в погребе и потом очень обрадовалась, выйдя на свет.

– А от кого конкретно исходило это ощущение?

– Не могу определить.

– У меня было точно такое же ощущение.

– Поэтому я вряд ли смогу пробить стену молчания Игоря, Лешка! По крайней мере, пока мне не удастся найти клиента, потому что, надеюсь, этот клиент окажется человеком, верящим в Игоря. И любящим его. А уж потом… После этого останется только найти подлинного виновника. И разобраться со всей этой жуткой историей. Но мне нужна твоя помощь.

– Просто так ничего не дается, – пошутил Лешка.

– Я поняла. Я обещаю тебе поговорить с Воронцовым, но после того, как появятся первые результаты. Не сейчас.

– Почему не сейчас?

– Потому что… Хорошо, я постараюсь тебе объяснить еще проще. Пока он не хочет, чтобы ему помогали. Ему надо понять, что есть на свете кто-то, кто его любит. Тогда – и только тогда он поможет мне вытащить его. Он будет говорить. А пока ему все равно, что с ним происходит и что еще произойдет. И он не скажет ни слова.

– Откуда ты все это знаешь?

– Я сужу по себе. Я поставила себя мысленно в аналогичную ситуацию и поняла – я вела бы себя так же. Поэтому дай мне немного времени, ладно? И расскажи, что там произошло.

– Да рассказывать нечего, – сказал Ванцов. – С виду все против него. Бригада приехала по вызову, все в крови, а он сидит над трупом жены и смотрит на нее с такой нежностью, что плакать хочется. Топор этот чертов прямо у него в руках. Соседка, которая нас вызвала, громко верещит, как сломанное радио. Голос у нее противный, на нервы действует. А еще больше на нервы действует его молчание. «Почему ты это сделал?» – орет соседка. А он только глаза на нее поднял, еле заметно усмехнулся и ничего не сказал. Отпечатки пальцев везде его. Что можно было еще подумать?

– Что он пришел домой и открыл дверь, – начала говорить я. – И увидел кровь. Много крови. А на полу лежит его жена с раскроенным черепом… Он подходит к ней и еще не до конца, но уже начинает понимать, что произошла беда. Ему все равно, что вы там делаете рядом с ним, потому что сейчас перед его глазами, как в кино, пробегает вся жизнь. Он видит, как она бежит ему навстречу, еще совсем юная, он видит их любовь. Все недомолвки исчезают – остается только Беда. И он отдается ей, потому что для него это выход – иногда, чтобы перенести одну Беду, человеку требуется другая. Поэтому он и молчит. Взять на себя вину он не может. Не имеет права. А молчать может.

– Но разве ему не хочется найти виновного? Ведь Воронцов-то знает, что преступление совершил не он, если мы придерживаемся версии его непричастности!

– А он не может считать себя непричастным. Потому что…

Я задумалась, поймет ли это Ванцов?

Любимых убивают все, но не кричат о том.
Издевкой, лестью, злом, добром,
бесстыдством и стыдом.
Трус – поцелуем похитрей,
смельчак – простым ножом…

– прочитала я тихо.

– Саша, давай без Вийона на этот раз, – взмолился из своего угла доселе молчащий Лариков.

– Это не Вийон, – покачала я головой. – Это Оскар Уайльд.

– Да один черт, при чем тут он-то?