Ночь над водой

Маргарет ей верила, но все равно вопрос матери не был лишен проницательности. Маргарет знала, что привязанность Элизабет к Германии не чисто идеологическая. Было что-то такое в высоких светловолосых солдатах в безукоризненной форме и начищенных до блеска сапогах, что волновало сестру совершенно определенным образом. И если в лондонском обществе у нее сложилась репутация довольно некрасивой ординарной девушки из эксцентричной семьи, то в Берлине ее будут воспринимать как нечто особенное – английскую аристократку, дочь пионера английского фашизма, иностранку, влюбленную в германский фашизм. Ее бегство в момент объявления войны сделает ее знаменитой, с ней будут носиться буквально все. Наверное, она влюбится в молодого офицера или подающего надежды партийного функционера, они поженятся и родят светловолосых детей, которые будут расти, разговаривая по-немецки.

– То, что ты задумала, очень опасно, дорогая. Отца и меня волнует лишь твоя безопасность, – сказала мать.

Маргарет задумалась, действительно ли отца волнует безопасность Элизабет. Мать, конечно, да, но отца сердит главным образом сам факт неповиновения. Наверное, где-то в глубине его души под густым слоем гнева прячутся и осколки нежности. Он не всегда был таким суровым, Маргарет помнила моменты доброты, даже веселья в старые добрые дни. Мысль об этом навевала грусть.

– Я знаю, что это опасно, – сказала Элизабет, – но мое будущее поставлено в этой войне на карту. Я не хочу жить в мире, где господствуют еврейские финансисты и алчные профсоюзные боссы, находящиеся под пятой коммунистов.

– Это сплошное пустословие! – воскликнула Маргарет, но ее никто не слушал.

– Тогда поехали с нами, – сказала мать. – Америка – хорошая страна.

– На Уолл-стрит заправляют евреи.

– Я думаю, что это преувеличение, – твердо возразила мать, избегая смотреть отцу в глаза. – В американском бизнесе слишком много евреев и других недостойных типов, это верно, но гораздо больше честных, порядочных людей. Помни, что у твоего деда был банк.

– Это просто невероятно, что всего на протяжении двух поколений нам удалось пройти путь от точильщика ножей до банковского дельца, – сказал Перси, но на его слова никто не обратил внимания.

Мать продолжала:

– Ты знаешь, дорогая, мне близки твои взгляды, но верить во что-то – вовсе не значит отдавать за это жизнь. Никакое дело не стоит такой жертвы.

Маргарет была потрясена. Мать как бы говорила, что за дело фашистов нет смысла отдавать жизнь, а в глазах отца это было почти богохульством. Она никогда не слышала, чтобы мать подобным образом противостояла отцу. Она видела, что Элизабет тоже изумлена. Они обе посмотрели на отца. Он чуточку покраснел и неодобрительно кашлянул, но взрыва, которого они ждали, не последовало. И это, быть может, явилось для них самым большим потрясением.

Подали кофе. Маргарет увидела в окно, что они подъезжают к Саутхемптону. Через несколько минут будут на вокзале. Неужели Элизабет и впрямь с ними расстанется?

Поезд замедлил ход.

Элизабет сказала официанту:

– Я сойду на вокзале. Будьте добры, принесите из багажного вагона мои вещи. Это красная кожаная сумка с ярлычком «Леди Элизабет Оксенфорд».

– Конечно, миледи.

Красно-кирпичные дома пригорода шагали за окнами вагона как солдаты. Маргарет следила за отцом. Он молчал, но его лицо было туго надуто сдерживаемым гневом, как воздушный шар. Мать положила руку ему на колено и сказала:

– Пожалуйста, не устраивай сцену, дорогой.

Он ничего не ответил.

Поезд вкатился на станцию.

Элизабет сидела у окна. Она поймала на себе взгляд сестры. Маргарет и Перси встали, пропуская ее, и снова сели.

И тут встал отец.

Другие пассажиры почувствовали нарастающую напряженность и не без интереса смотрели на возникшую перед ними картину: Элизабет и отец стояли лицом друг к другу в проходе между креслами, ожидая, когда поезд остановится.

Маргарет снова подивилась, как точно Элизабет выбрала момент. Сейчас отцу трудно применить силу: если он попытается, его остановят другие пассажиры. Но от страха у нее все внутри похолодело.

Лицо отца раскраснелось, глаза были навыкате. Он тяжело дышал носом. Элизабет трясло, но губы были плотно сжаты.

– Если ты сейчас сойдешь, я больше не желаю тебя видеть, – сказал отец.

– Не говори так! – крикнула Маргарет, но опоздала: слова были произнесены и назад он их никогда не возьмет.

Мать заплакала.

– Прощайте, – только и сказала Элизабет.

Маргарет вскочила и обвила сестру руками.

– Счастья тебе, – прошептала она.

– И тебе, – сказала Элизабет, обнимая сестру.

Элизабет чмокнула брата в щеку, затем, неловко наклонившись над столиком, поцеловала мокрое от слез лицо матери. Выпрямившись, снова посмотрела на отца и дрожащим голосом спросила:

– Ты позволишь пожать твою руку?

На его лице лежала маска ненависти:

– Моя дочь умерла.

Мать всхлипнула.

В вагоне стояла мертвая тишина, словно все пассажиры поняли, что семейная драма подошла к своему завершению.

Элизабет повернулась и направилась к выходу.