Ночь нежна

На юте, подгоняемые вихрем, исходящим от исполинских рук Голдинга, танцевали три пары. Николь и Томми присоединились к ним, и Томми заметил:

– Кажется, Дик стал много пить.

– Да нет, умеренно, – ответила Николь, храня лояльность мужу.

– Есть люди, которые умеют пить, а есть такие, которые не умеют. Дик явно не умеет. Вы бы не давали ему пить.

– Я?! – в изумлении воскликнула она. – Чтобы я указывала Дику, что ему делать и чего не делать?!

Когда яхта подошла к каннскому рейду, Дик по-прежнему казался отсутствующим, сонным и был молчалив. Голдинг, гигантскими руками, словно буями, ограничив ему фарватер, усадил его в моторку, при этом уже сидевшая в ней леди Кэролайн демонстративно перешла на другое место. На причале он поклонился ей на прощание с преувеличенной церемонностью и, похоже, собирался выдать напоследок какую-нибудь едкую сентенцию, но Томми крепко сдавил ему руку и повел к машине.

– Я довезу вас домой, – предложил он.

– Не стоит беспокоиться, мы возьмем такси.

– Да мне это лишь доставит удовольствие, особенно если вы меня еще и приютите.

Откинувшись на заднем сиденье, Дик всю дорогу оставался молчалив и неподвижен, пока машина, миновав желтую глыбу Гольф-Жуана и Жуан-ле-Пен, где ночи напролет играла музыка и пронзительно звенел многоязыкий карнавал, не свернула на дорогу, ведущую вверх, к Тарму. От того что автомобиль накренился при повороте, он внезапно подобрался и сел прямо с явным намерением разразиться тирадой.

– Очаровательная представительница… – он на миг запнулся… – представительница компании… Принесите мне мозги набекрень а l’Anglaise… – после чего провалился в благословенный сон, время от времени оглашая обволакивавшую теплоту ночи негромкой отрыжкой.

VI

На следующий день Дик рано утром вошел в спальню Николь.

– Я ждал, пока не услышал, что ты проснулась. Излишне говорить, что мне неловко за вчерашний вечер, но давай обойдемся без вскрытия.

– Давай, – холодно согласилась она, приблизив лицо к зеркалу туалетного столика, за которым сидела.

– Нас привез домой Томми? Или мне это приснилось?

– Ты прекрасно знаешь, что не приснилось.

– Вероятно, так оно и есть, поскольку я только что слышал его кашель. Наверное, мне надо к нему зайти.

Едва ли не первый раз в жизни она обрадовалась, что он ушел. Похоже, его ужасная способность всегда быть правым наконец изменила ему.

Томми ворочался в постели, пробуждаясь для утреннего café au lait[68].

– Как самочувствие? – спросил Дик и, услышав в ответ, что у Томми побаливает горло, охотно ухватился за профессиональную тему: – Надо бы сделать полоскание или предпринять другие меры.

– А у вас есть какое-нибудь полоскание?

– Как ни странно, у меня – нет, но, вероятно, есть у Николь.

– Не стоит ее беспокоить.

– Она уже встала.

– Как она?

Уже собравшийся уходить Дик медленно повернулся.

– А вы ожидали, что она умерла, не пережив того, что я вчера напился? – наилюбезнейшим голосом сказал он. – Николь теперь будто высечена из… сосны ее родной Джорджии, а это самая твердая на свете древесина, если не считать lignum vitae[69] из Новой Зеландии…

Спускаясь по лестнице, Николь услышала конец этого разговора. Она знала, знала всегда, что Томми любит ее и из-за этого испытывает неприязнь к Дику, который все понял раньше его самого и который неизбежно должен был каким-то образом отреагировать на безответную страсть приятеля к его жене. Эта мысль доставила ей мгновение чисто женского самодовольства. Склонившись над столом, за которым завтракали дети, она отдавала какие-то распоряжения гувернантке, постоянно держа при этом в голове, что там, наверху – двое мужчин, которым она далеко не безразлична.

И позднее, в саду, ее не покидало отличное настроение. Она не хотела, чтобы что-нибудь случилось, – она хотела лишь, чтобы ситуация оставалась такой, как теперь, чтобы эти двое мужчин перебрасывались мыслями о ней, как мячиком, ведь она так долго вообще не существовала – даже в виде мячика.

– Славно, кролики, правда? Или нет? Эй, крольчишка, привет! Ведь правда славно? Эй? Или тебе это кажется слишком странным?

Кролик, поводив носом и не унюхав ничего, кроме предложенных ему капустных листьев, согласился.

Николь вернулась к рутинным занятиям в саду. Она среза́ла цветы и оставляла в условленных местах, чтобы позднее садовник забрал их и отнес в дом. Когда она дошла до обрыва над морем, ей захотелось с кем-нибудь поговорить, но поговорить было не с кем, поэтому она погрузилась в раздумья. Мысль о том, что ее мог заинтересовать другой мужчина, немного шокировала. Но ведь у других женщин бывают любовники, а мне почему нельзя? В это прекрасное весеннее утро мужской мир перестал быть для нее запретным, и она размышляла о нем с беззаботностью цветка, а ветер гулял в ее волосах и, похоже, кружил голову. У других женщин бывают любовники… та же сила, которая накануне вечером заставила ее подчиниться Дику вплоть до готовности умереть вместе с ним, теперь подталкивала ее счастливо, с удовольствием отдаться на волю ветра, приняв логику этого «а мне почему нельзя?».