Ночь Патриарха

Однажды в конце мая я одна была дома, когда прибежала необыкновенно взволнованная тетя Люба с письмом отца в руке. Мы с нетерпением ждали возвращения мамы с работы. Как она, бедная, плакала, читая письмо, моя мужественная мама. Пришедшее письмо почему-то не имело начала, мы не понимали, куда оно делось. Оказывается, письмо получилось слишком длинным, и отец его отправил в двух конвертах. Начало письма мы получили только через три дня. Мы были счастливы — после всех доставшихся ему испытаний отец жив и даже на свободе.

Удивительно устроен человек. Поистине, вера иррациональна! Несмотря на те несправедливости, жестокости, которые власть сотворила с папой, дядей Йосей, со многими нашими родственниками и знакомыми (никто из нас никогда не верил, что они в действительности были «врагами народа»), я по-прежнему искренне любила советскую власть, ее вождей и, конечно, самого лучшего друга детей всех народов, дорогого Иосифа Виссарионовича Сталина. Я все также обожала распевать чудесные Советские песни, любила маршировать под бравурную музыку плечом к плечу, выказывая преданность светлым идеалам социализма, неизменно участвовала в речёвках, славящих самый справедливый в мире Советский строй и руководителей партии, тратящих все силы на борьбу за счастье детей, за лучшее будущее всех народов.

И это, несмотря на то, что маленькая, сама была свидетелем страшного голода на Украине в начале тридцатых годов — результата коллективизации, когда нас боялись выпускать одних гулять, потому что воровали «на мясо» детей.

Наша домработница Поля, показывая страшные шрамы от вызванного голодом фурункулеза, говорила радостно, что ей повезло, потому что когда у них отобрали все зерно и весь скот, ее сестренки и братишки, мать, отец, бабушка с дедушкой — все умерли от голода, и из многочисленной семьи она выжила одна.

А в 1937 году в Харькове наш «новый» дом для ответственных работников по утрам не досчитывался то одного, то другого жильца, исчезнувшего за ночь. А потом на помойке мы находили какие-то книги с вырванными страницами, чьи-то разорванные письма без адресов.

Я помню, как мы на уроках дружно заклеивали в учебниках портреты вождей, которым вчера еще поклонялись, которых вчера еще славили на всех углах, а сегодня они стали врагами народа. Я искренне верила, что все это временно, что справедливость восторжествует.

И ведь я не одна была такой. Власти, благодаря невиданной по масштабам идеологической обработке сознания населения, умело подменили служение своим личным интересам, своим непомерным амбициям, благородным служением отчизне, народу. Выросло целое поколение, воспитанное советской пропагандой, свято верящее в лучезарные идеалы коммунизма, в справедливость советского строя, искренне готовое отдать жизнь за великую партию, за любимого Сталина. Это поколение чистых, мужественных мальчиков полегло в первые месяцы войны, расплатившись своей жизнью за ошибки своих любимых вождей. Сгинули эти отважные мальчики без следа, даже не успев оставить потомства. Ветер гуляет над их безымянными могилами, а матери, единственные, хранившие память о них, ушли из жизни. Я думаю, среди этих мальчиков был и мой не встреченный суженный.

И только осколки этого поколения, воинственные старички и бабульки, не растерявшие до сих пор своих идеалов, по-прежнему собираются под красными знаменами, защищая от покусителей постулаты своей веры.

Поистине, вера иррациональна!

Мое же прозрение как-то наступило вдруг. Это было уже после войны. Кругом много говорилось о наших необыкновенных успехах в сельском хозяйстве, в промышленности, а я думала, как мне не везет — то, что меня окружает, из рук вон плохо, а ведь где-то дела идут хорошо. И вдруг какая-то пелена спала с моих глаз: я поняла, что плохо везде, а если говорят, что где-то хорошо, то это обман, наглое вранье.

И это видение реальной действительности наступило уже навсегда, развилась типично советская привычка в любой официальной информации видеть скрытый подтекст.

Наша с мамой Челябинская эпопея заканчивалась. Летом мы отправились в Канск в отпуск, а через год, когда я окончила шестой класс, перебрались к отцу совсем.

Маму тревожило, что тетя Люба с Эллой оставались одни, они хуже нас были защищены от жизненных перипетий. А в Канске нас ждала совсем другая жизнь, более устроенная и сытая. Папа работал в Управлении «Краслаг», одном из подразделений ГУЛАГ’а, начальником юридического бюро и был неплохо обеспечен продуктами. Мама стала членом Коллегии адвокатов, прилично зарабатывала и имела возможность регулярно помогать деньгами тете Любе с Эллой, которые 1945 году вернулись в Харьков. Мы этого сделать не могли, так как папе, бывшему политическому заключенному, запрещалось проживать в крупных городах.

В Канске я окончила школу и уехала в Москву поступать в институт. Мои родители остались одни.

В 1956 году отец был реабилитирован, и я перестала быть дочерью «врага народа». А еще через два года папа с мамой переехали в Подмосковье. В 1994 году я оформила документы и получила статус «жертвы политических репрессий».