Ночь с Ангелом

Странно, что я, давненько отошедший от кино, все еще продолжаю мыслить экраном, въевшимися в меня его законами, и в моих конструкциях того или иного эпизода при тщетных попытках выстроить их прозаическими средствами обнаруживаются торчащие уши монтажно-сценарных стыков. Неужто мне от этого уже никогда не избавиться?..

Но так удобнее. Увидел этого паршивца Зайца и сразу услышал, как в прошлом году на уроке труда в школе его обложила матом шестиклассница Лидочка Петрова — любимая девочка Толика Самошникова.

Вспомнил, как этот Заяц обозвал мать Толика «жидовкой»…

…за что Толик и всадил Зайцу отвертку в живот…

А потом решением районной Комиссии по делам несовершеннолетних был отправлен в воспитательную колонию усиленного режима на пять лет. Толик. А Заяц в больницу — на две недели…

Вижу я, как стоит заматеревший и хорошо одетый Заяц на углу проспекта Науки и улицы Бутлерова, на ступеньках кинотеатра «Современник», вместе со своим младшим братишкой — тихим и болезненным мальчиком, одноклассником Лидочки и Толика в То Время.

И слышу, как младший Зайцев говорит старшему:

— Дай пятерочку…

— Перетопчешься, — отвечает старший.

— Жалко, да? — ноет младший.

— Жалко у пчелки в жопке.

— Ну, трюндель дай… Чего скажу!

— Сначала скажи, а я посмотрю — давать ли еще.

— Нам сегодня после уроков училка «Комсомольскую правду» читала. Про Тольки Самошникова брата-артиста.

— Это который за границу дрыснул?

— Ну!

— И за что тебе треху давать? Подумаешь!.. Сейчас все бегут, — презрительно сказал старший Заяц.

— Накрылся артист тама. Взорвали его с подельником, — уточнил младший Зайцев. — А перед этим два мильона ихних денег сюда переправил.

— Ври больше, — насторожился старший.

— Век свободы не видать! — побожился младший. — Сам почитай. Позавчерашняя газета.

Видно было, как у старшего Зайца в голове со скрипом зашевелились мозги. От такой непривычной работы Заяц сощурился, загуляли желваки под нечистой кожей скул. Переспросил на всякий случай:

— В какой, ты сказал, газете?

Младший понял, что вожделенные три рубля уже плывут ему в руки, и с поспешной готовностью ответил:

— «Комсомолка» за позавчера. И во вчерашней «Смене» — слово в слово! Только я не помню, как называется…

Старший Заяц достал трешку, протянул младшему, сопроводив акт расплаты воспитательно-педагогическим напутствием:

— Будешь опять клей «Момент» нюхать — яйца оторву! Понял?

И стал спускаться со ступенек кинотеатра.

— А ты куда? — спросил младший, любовно расправляя смятую трехрублевку.

— На кудыкину гору, — остроумно ответил старший. — Отвали!

И мне стало очень неуютно от недоброго предчувствия…

Сергей Алексеевич Самошников уже второй день температурил и не выходил на промозглые, холодные ленинградские улицы, чтобы совсем не расхвораться в такое нелегкое время.

А в «детской», на Лешкином диванчике, лежала Любовь Абрамовна с прыгающим давлением. Каждое движение вызывало у нее сбой нормального сердечного ритма, и в этот момент ей казалось, что сердце ее делает какой-то акробатический кувырок, а потом на пару секунд само замирает от испуга и удивления… И это было очень страшно!

Но Любовь Абрамовна — бывший участковый доктор — знала, что все сердечные недомогания обычно вызывают повышенное чувство страха, и поэтому уговаривала себя не впадать в панику.

— Я вам корвалол накапал, мама, — говорил ей Серега.

— Сколько?

— Сорок капель.

— Можешь еще десять добавить, Сереженька.

И «Сереженька» добавлял в рюмочку еще десять капель.

— Ты принял аспирин, сынок? — спрашивала его Любовь Абрамовна.

Только что на кухне Серега принял полстакана водки с перцем и поэтому бодро отвечал:

— Аспирин?.. А как же?! Естественно, принял. Что это мы вместе расхворались, мама? Ну, прямо Кот Базилио и Лиса Алиса…

Фирочка вернулась с работы на полтора часа раньше обычного времени, увешанная продуктовыми сумками.

— Как мама? — спросила она с порога.

— Ничего, — ответил Серега. — Не хуже, слава те Господи…

— Что у тебя с температурой?

— Нормальная.

— Нормальная — это сколько?

— Тридцать семь и восемь. Но было же больше!

— Ты-то хоть не свались, Серенький…

— Иди к матери, а я тебе поесть приготовлю, — сказал Сергей Алексеевич.

— Не нужно. Я на работе перекусила. Я сейчас возьму машину и поеду в колонию к Толику-Натанчику. Мне звонил Лидочкин отец и сказал, что договорился с заместителем начальника колонии по воспитательной работе — нам в порядке исключения дают внеочередное свидание с Толиком. А ты оставайся дома и паси маму. И завязывай с водкой…

— Лечусь, Фирка… Лечусь, родненькая, — дрогнувшим голосом ответил ей Серега и отвел в сторону глаза, полные слез.

Фирочка поцеловала Серегу в небритую щеку, на мгновение прижалась к нему, резко выдохнула и пошла в «детскую» к матери.

… А еще через пятнадцать минут Фирочка уже выходила из подъезда к своему «Запорожцу» с сумкой, полной разных вкусностей для Толика-Натанчика.

Сопровождал ее пожилой сосед с третьего этажа, которого Фирочка встретила на выходе и пообещала подкинуть до станции метро «Академическая»…

Очень, очень внимательно следил за ней Заяц!