Ночь с Достоевским

Сегодня к нам явились новые жильцы, – два американца (северные). Мне они нравятся, особенно один: лицо такое энергическое и серьёзное. Он на меня смотрел внимательно и серьёзно, в это время и я на него смотрела. Это должно быть люди, слава богу. Но, может быть, я не сойдусь с ними?

31 декабря, четверг.

Сегодня я после обеда осталась в столовой читать полученное письмо. Хозяйка, хозяин, груз[ин]**), и ещё кто-то были в зале. Хозяин заговорил что-то обо мне, хозяйка

*) «Лучшие умы Европы думают так» – разумеется прежде всего, конечно, Герцен, «Концы и начала» которого, печатавшиеся в различных номерах «Колокола», только что вышли отдельной книгой (1863 г.). Тема одряхления Европы варьируется во всех восьми письмах, составляющих это произведение. В «Зимних заметках о летних впечатлениях» Достоевского, напечатанных в февральской книге «Времени» за 1863 г., эта тема также звучит особенно сильно.

*) Грузин, впервые здесь упоминаемый, известный публицист, доктор права Цюрихского университета и революционер, Николай Яковлевич Николадзе (род. в 1843 г.). В 1866 г. напечатал в Женеве брошюру: «Правительство и молодое поколение» по поводу покушения Каракозова. В 1868 г. издавал журнал «Подпольное слово» и «Современность». Позднее в России был редактором либеральной газеты «Обзор» (Тифлис, 1878 – 80 г.).

подхватила, я слышала только: Cette pauvre fille… Она замолчала (верно кто-то заметил ей, что я недалеко) затем вошёл Тум., сказал незначащую фразу, спросил, что пишут мне, и вышёл. Прочтя письмо, я пришла сказать новость о Черныш[евском]***) и скоро ушла, потому что пришёл какой-то господин.

Завтра за завтраком я заговорю с кем-нибудь о том, какими miserables кажутся путешественники в чужих краях и, особенно в Париже, и особенно русские.

Января 7. 1864.

Недавно слушала Франсис. Мне очень понравился этот господин. Его идеи, смелые, честные и живые, не доходят до несчастной крайности оправдывать всё целью; язык живой, но без напыщенности. Этот человек совершенно олицетворяет мой идеал француза; даже сама его наружность мне понравилась: сухощавый старик с подвижным лицом, проницательными глазами и какой-то неуловимой иронией на лице; он в то же время имеет какую-то простоту и благородство.

Это фигура изящная, аристократическая; я заметила его руки с тонкими длинными пальцами. Я заметила, что он умеет льстить массе… и не прочь от этого. Он произвёл на

меня хорошее впечатление, я давно не слыхала честного живого слова. Сегодня была в библиотеке. Я начала её посещать с третьего дня, и вчера в первый раз встретила моего знакомца, но я сидела на новом месте, за что он меня упрекал, подходя ко мне. Сегодня, как я вошла о библиотеку, он был уже там.

«Вы, наверное, останетесь сегодня на старом месте», – сказал он, когда я проходила мимо него.

И я осталась. Мы много говорили. Он спрашивал моё мнение насчёт польского восстания, спрашивал, есть ли у нас образованные женщины, слушаю ли я публичные лекции. Потом он спрашивал меня о моей специальности. Я тоже его спрашивала о его. Он занимается философией. Он много спрашивал меня о России и говорил, что может быть туда поедет; говорил, что у него есть молодой человек, который знает рус[ский] яз[ык], и стал меня спрашивать значение слов, которые хотел объяснить по буквам, но я по обыкновенной своей откровенности сказала, что ничего не понимаю, что лучше б он мне показал записочку, по которой говорил. Он немножко сконфузился, однако показал; тут были слова: «Душенька моя, хорошая моя, милая девушка». Я сказала, что это глупости. – «Ну, так я изорву», – сказал он. Милый – это мальчик, очень милый. Одно то, чего стоит, что заговорил со мной, это уж смелость.

С некоторого времени я опять начинаю думать о Сальвадоре. Я была довольно спокойна, хорошо занималась, но вдруг иногда я припоминала оскорбление, и чувство негодования подымалось во мне. Теперь как-то особенно часто я об нём вспоминаю, и убеждение, что я осталась в долгу, не выходит у меня из головы. Я не знаю, чем и как заплачу я этот долг, только знаю, что заплачу, наверное, или погибну с тоски.

Знаю, что пока существует этот дом, где я была оскорблена, эта улица, пока этот человек пользуется уважением, любовью, счастьем – я не могу быть покойна; внутреннее чувство говорит мне, что нельзя оставить это безнаказанно. Я была много раз оскорблена теми, кого любила, или теми, кто меня любил, и терпела… но чувство оскорблённого достоинства не умирало никогда, и вот теперь оно просится высказаться. Все, что я вижу, слышу каждый день, оскорбляет меня и, мстя ему, я отомщу им всем. После долгих размышлений я выработала убеждение, что нужно

*) «Новость о Чернышевском» – по всей вероятности в связи с его судебным процессом. Может быть, Сусловой сообщили о состоявшемся 2 декабря 1863 г. определении Сената, по которому Чернышевский лишается всех прав состояния и приговаривается к 14 годам каторжных работ на рудниках. При утверждении приговора 1 апреля 1864 г., срок каторжных работ был сокращён до семи лет.