Ночь Саммерсенда

При его словах я чувствую медленно разливающееся по телу тепло, думая о Саммерсенде, о приливе гордости, который наполнил меня, когда я шла с ним сквозь толпу к огню. Думая о том, как это будет – оставаться рядом с ним на всех других кострах, праздниках и днях десятины.

– Тогда вместе, – соглашаюсь я.

По его щекам разливается румянец. Он улыбается – довольный и беззаботный, обнажая свои неровные зубы. Я притягиваю его ближе и прижимаюсь своим лбом к его лбу, счастливо вздыхая. Потом я целую его.

Я целую его долго, окруженная серебряными листьями сада, который я исцелила последними яркими искрами своей оставшейся магии.

Двадцать восьмая глава. Роуэн

В малиновом свете заката я готовлюсь к костру Глубокой Осени. Моя рубашка украшена черной вышивкой, на плечах вышит узор из шипов. Волосы заплетены в косы из пяти прядей по обе стороны лица, туго – на висках, а затем распущены и спадают на плечи. Точно так же мой отец причесывался для каждого костра.

Элан входит в мою комнату. Его волосы заплетены в косы, как у меня. На его веках нарисованы темные линии. В одной руке у него маленькая кисточка и баночка.

– Хочешь, я помогу тебе с чернилами?

Костер Глубокой Осени – это празднование окончания сезона сбора урожая, когда мы приветствуем более короткие дни и более длинные ночи. Наряду с костром и литанией мы наносим на лицо черные чернила.

В последний раз, когда я наносил чернила на церемонию, наш отец нарисовал их на мне. После этого – после его смерти – мне стало не по себе. Вместо этого я отправлялся в деревню в перчатках и плаще. Очень старался оставаться скрытым в тени.

Но сегодня я хочу, чтобы все было по-другому.

Я поворачиваюсь к Элану, когда он протягивает банку с загустевшими чернилами.

– Да, пожалуйста.

Он открывает банку. Я чувствую его дыхание, щекочущее мои щеки вместе с движениями кисти. Он проводит линию через каждое из моих век. Изгиб, который сужается к точке по обе стороны от моего носа. Он наносит еще один слой чернил на одну сторону. Облизывает большой палец, вытирает пятно.

Закончив, он отступает назад. Проверяет свою работу. Он долго рассматривает меня. Его глаза сужаются. Затем он начинает смеяться.

– Ты выглядишь точь-в-точь как папа.

Я поворачиваюсь к зеркалу. На первый взгляд отражение – это наш отец. Та же светло-золотистая кожа и темные, заплетенные в косы волосы. Но чем больше я смотрю, тем больше замечаю различий. То, что у меня есть складка между бровями из-за того, что я так часто хмурюсь. Как серьезны мои глаза. Вместо того, чтобы зажигаться легким дружелюбием, которое у него было.

– Почему-то я не думаю, что кто-нибудь примет меня за него. – Я тоже смеюсь. Хотя звук застревает у меня в груди. Смягченная боль.

Когда мы выходим из моей комнаты и спускаемся по лестнице, в доме тихо и пусто. Все остальные уже уехали в деревню, чтобы помочь развести огонь. Мы забираем наши фонари с того места, где Флоренс оставила их у входной двери. Я выхожу вслед за Эланом на улицу.

Мы идем по подъездной аллее. Проходим под арочными воротами. Деревья за окном теперь голые. Их ветви пересекают выцветшее закатное небо.

Солнце опускается все ниже, пока мы направляемся к деревне. Я так волнуюсь. Я делал это бесчисленное количество раз. Стоял перед деревней на каждом ритуале. Однако сегодня моя жизнь не скрыта тенями. Элан здесь, живой. Лета будет рядом со мной.

Мы проходим через рощу оливковых деревьев. Я вздыхаю, и Элан с любопытством смотрит на меня.

– Я не могу поверить, что ты нервничаешь из-за того, что возглавляешь литанию. Ты был в мире мертвых.

– Отец всегда делал так, чтобы это выглядело просто.

Элан задумчиво проводит рукой по волосам. Серебряные пряди обвиваются вокруг его пальцев.

– О, он делал так, чтобы все выглядело легко, – задумчиво говорит он, его глаза темнеют от печали. – Помнишь тот раз, когда мой фонарь случайно опрокинулся и развел костер? Он просто начал литанию, притворившись, что так и должно было случиться.

– Случайно? – Я приподнимаю бровь. – Насколько я помню, в этом не было ничего случайного.

Элан вытягивает руки над головой, изображая невинность.

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Я смотрю на него. Накрашенные глаза, заплетенные в косы волосы. Кловер сшила ему новую рубашку. Он вырос из одежды, оставшейся с четырнадцати лет. Когда он в последний раз был жив.

Это странная мысль. Что он ушел, а теперь вернулся. И хотя во многом он такой же, каким я его помню, – глупый и игривый, дурачащийся с Ариеном, – в нем появилась новая серьезность. Следы Нижнего мира. Я вижу их в том, как свет касается его кожи. В медленном моргании его ониксового глаза.

Поля вокруг деревни темнеют к тому времени, как мы добираемся до их окраин. Между рядами фруктовых рощ зажжены жаровни. В центре деревни окна коттеджей не зашторены. Их подоконники уставлены свечами. Вокруг незажженного костра собралась толпа. Все носят одежду, украшенную аккуратной вышивкой: длинные платья и льняные рубашки со свободными рукавами. Их лица помечены различными рисунками черных чернил.