Она даже не успела испугаться, как на нее выскочило существо, скребя по полу когтями: матовая черная шерсть, крупная голова, единственный желто-коричневый глаз, оскаленные блестящие зубы, дерзкий
В ее отсутствие он все подъел и выпил всю воду (отчасти разлил, наступив лапой в миску).
Она теперь держала заднюю дверь открытой, чтобы этот дикарь мог приходить и уходить по своему желанию. Он с ней жил уже несколько недель и всякий раз громко мяучил: выпусти! впусти! выпусти! впусти! Он не выносил закрытой двери, не мог находиться в заключении. Не получив сразу корма, он недовольно мяучил; если это была не та еда (влажный корм из банки), то он грубо тыкался головой ей в ноги, так что ее начинало пошатывать. Порой он бил ее своими здоровыми лапами, а случалось и такое, что он вонзал когти (ненамеренно, хотелось думать) в голую кожу, до крови.
Попреки вроде «Мэкки, не делай мне больно, я же твой друг!» на него не действовали. Он вперял в нее свой единственный глаз, как бы говоря: «Ты кого пытаешься урезонить, кота? Какая же ты наивная!»
Сейчас он был голодный. Ему не было дела до ее напряженных нервов, измученного лица, ощущения опустошенности и собственного поражения. Пока она открывала консервную банку, он бился ей в ноги с такой силой, что она чуть не потеряла равновесие. К тому моменту, когда она вывалила в миску рыбные консервы, Мэкки расцарапал ей руки в кровь и продолжал склочно мяукать.
Она, пошатываясь, начала подниматься по лестнице. Скорбь перехватила горло, стало трудно дышать. Да и зачем? Она с трудом добралась до спальни, нашарила выключатель, но свет не зажегся (перегорела лампочка?). Джессалин в отчаянии рухнула на кровать.
Утром она медленно приходила в сознание. Как человек, которого волна полуживым выкинула на берег.
Накануне она была настолько уставшей, что уснула, не раздевшись, даже не сбросив туфли.
Ночью волны безжалостно били ее снова и снова. Она не сразу сумела открыть глаза, веки отяжелели.
Ноздри отреагировали на острый животный запах. Кот запрыгнул на постель и устроился у нее в ногах. Она слышала, как он во сне громко дышал и как будто мурлыкал. Его хвост-обрубок то и дело дергался. И лапы тоже дергались от возбуждения. Не иначе как вспоминал ночную охоту, с которой он принес какие-то окровавленные останки. То ли кроличью ногу, то ли голову.
Демон Ракшаса
Он увидел в зеркале заднего вида.
Его нагнала патрульная машина. Кажется, сейчас стукнет в бампер.
Его мучила бессонница. И он бесконечно ворочался.
Беспокойная нога… звучит как шутка, но не в его случае. Его левая нога постоянно дергалась, пружинила. Словно куда-то бежала. В ступне каждая косточка сжималась, выгибалась.
Болезненные судороги. Ему приходилось слезать с кровати и босиком шлепать по полу.
Удар током.
Он бился в конвульсиях на обочине шоссе.
Белые полицейские кричали на него в ярости. Как такое могло произойти? Вопрос оставался без ответа спустя многие месяцы после нападения.
Все, что он мог выкинуть из головы в течение дня, на рабочем месте в клинике, где какие-то люди были нужны ему, а кто-то нуждался в нем, докторе Азиме Мурти, возвращалось к нему по ночам.
Он становился уязвимым, как вскрытый череп, уже без кожного покрова: обнаженный влажный мозг. Или как жертва ожога третьей степени, чья иммунная система превратилась в пшик.
Одиннадцать суток без сна – таков крайний медицинский показатель для человека. А потом – галлюцинации, помешательство, смерть.
Нельзя сказать, что Азим совсем не спал. Но стоило ему уснуть, как он вскоре просыпался от ночного кошмара, весь в поту, с сердцем-зверьком, мечущимся в грудной клетке.
Непреходящий ужас: сейчас белые полицейские его убьют.
Почему они его не убили – по сей день для него загадка. Наверняка об этом сожалеют.
В голове катушка закручивается, раскручивается. Все начинается с сирены позади его машины на автостраде Хенникотт, а затем она перемещается непосредственно к водительскому окну.
Полиция требует, чтобы он съехал на обочину?