Ночь, сон, смерть и звезды

Все горячо с ним согласились. За столом произошло оживление. Стив: «Да уж». Его брат Зак: «Хорошо сказал!» Брианна: «Ой, я так скучаю по дедушке!» Все озирались, словно ожидая увидеть сидящего Уайти с бокалом в руке.

(Но так ли это? Беверли вспомнила: когда отец лежал в больнице с инсультом, порой он говорил странные вещи. Галлюцинировал. Какие-то важные участки мозга были поражены, он не мог выговаривать слова, половина лица утратила чувствительность. Однажды Беверли пришла его проведать, и мать, поспешившая ей навстречу, вывела дочь в коридор и взмолилась: Дорогая, пожалуйста, не сейчас. Папа сегодня сам не свой.)

София была рада, что общее внимание переключилось на Тома и другие темы. Мужчины схлестнулись по поводу футбола: мяч должен постоянно переходить между игроками, и чем быстрее, тем лучше. Все говорили наперебой. Беверли перестала слушать, она обдумывала, когда убирать грязную посуду и подавать десерт. Почти все белое мясо съели и изрядную часть темного. Затейливая начинка тоже пользовалась спросом. А вот к дурацкой брюссельской капусте с ошметками миндаля, которую Лорен принесла в пенопластовом контейнере, уже подувядшей и совершенно холодной, едва притронулись. Беверли ее переупакует и вернет Лорен: Держи. Спасибо!

А может, скажет с сестринской ухмылочкой: Подержи в морозилке до следующего Дня благодарения.

Как всегда, народ набросился на суфле из батата, приготовленное Джессалин; сервировочная чаша была практически пуста. (Тайный ингредиент: зефирки.) Каждый год Беверли себе клялась, что не притронется к суфле, а в результате наедалась.

Стив опустошил бутылку вина в свой бокал. Поглядывая на жену. С виноватым видом? За последний час он уже несколько раз (как Беверли заметила) вставал из-за стола и выходил из столовой, а может, и из дому. Курил на крыльце (хотя вообще не должен курить) или кому-то названивал по мобильному.

Я все про тебя знаю, Стив.

Да? И что же ты знаешь?

Чем ты занимаешься. О чем думаешь. Какая у тебя тайная жизнь.

И какая же она, расскажи, дорогая.

Последние три года как минимум Беверли просила мужа написать завещание. Он – свое, она – свое. Вместе сходят в адвокатскую фирму «Баррон, Миллс и Макги». Хватит уже откладывать. Это их долг перед детьми и друг перед другом – не умереть без завещания. (Она выучила словечко intestate и колола им бедного Стива, которому в нем слышались testes[49], то есть непосредственная угроза.) В теории он был с ней согласен, но каждый раз, когда она договаривалась о встрече с юристом, он придумывал очередную отговорку. А она с жалостью заключала: Он думает, что никогда не умрет.

Женщина иначе думает. Иначе понимает.

Женщины знают свое тело лучше, чем мужчины свое.

Месячные. Ты понимаешь склонность тела к распаду. Но и к выживанию.

После ужина, после окончания футбола, когда гости разойдутся по домам, а дети отправятся спать, она оставит мужу папочку. А он подумает, что это связано с завещанием.

Потом начнет читать, и у него откроются глаза.

Я тебя тоже люблю… или любила. Но все, слишком поздно.

Чем там похваляется Лорен? Собирается в своей школе учредить стипендии имени Уайти. Беверли осуждает эти планы. Таким очевидным способом ее сестра рассчитывает завоевать симпатию общества и семьи, а заодно и (покойного) отца.

Хотя… Стипендиальный фонд имени Джона Эрла Маккларена. Звучит красиво и благородно.

– Лорен, ты, кажется, собралась в далекое путешествие на Рождество?

– Да. Думаю, я заслужила отдых.

– У учителей средних школ летний отпуск короткий?

– Я же администратор, а не учитель. У нас разные рабочие графики.

– Весной ты уходишь в академический отпуск? Вообще не будешь работать? Большой перерыв. – Беверли старалась говорить искренне, но при этом чувствовала, будто злорадные рыжие муравьи бегают по телу и щекочут бока. – А затем тебя переведут в другую школу?

– Да.

Скажи прямо: Тебя понизят в должности до замдиректора второразрядной школы.

Скрежеща зубами (от ярости? от стыда?), Лорен проигнорировала выпады сестры и объяснила всем, что бóльшая часть денег, завещанная ей отцом, должна быть передана обществу.

– Папа хотел, чтобы мы проявляли щедрость. Он был для нас образцом. Думать о других, а не только о себе.

Все это произносилось тоном директрисы, обращающейся к доверчивым родителям, слегка запугивающим, но по-доброму, в идеалистическом контексте. Настоящая шарада! Даже проявляя щедрость, Лорен оставалась прижимистой, расчетливой. Беверли видела ее насквозь, как через рентгеновский аппарат. «Филантропия» сестры была ей особенно неприятна, поскольку предполагала, что и ей самой следует поступать так же.