Ночь, сон, смерть и звезды

– Беверли, я бы на твоем месте не стала обвинять маму в ее дружбе с Хьюго. Ей и так непросто… держаться на плаву… сама знаешь.

Беверли запротестовала:

– Я… я не пыталась ее ни в чем обвинять… просто… мне кажется…

– Но это ее жизнь, а не твоя, Бев. Просто порадуйся, что она счастлива.

– Но как она может… быть счастливой?

Сама не поняла, что сказала. София, черт бы ее побрал, вот ведь спровоцировала… Беверли заплакала от возмущения, а София поспешно ретировалась, застегивая на ходу пальто.

Беверли хотелось крикнуть ей вслед: Я маму не обвиняю, она сама виновата!

Половина одиннадцатого. Футбол давно закончился. Из шумных фанатов в просмотровой комнате остался один Стив – развалился в глубоком кресле, с пультом в руке, и пялился в экран мутным взором. Готовясь увидеть в комнате бардак после мужской гулянки, Беверли со стальной улыбкой положила на стол перед мужем папочку от фирмы «Баррон, Миллс и Макги» и нейтральным, даже дружеским тоном сказала:

– Это тебе для ознакомления.

Для ознакомления. Она нарочно выбрала канцелярит. Подходящий случай.

Стив моргнул и в ужасе покосился на папку:

– О боже. Это оно?

– Нет никакого «оно». Есть твое завещание и мое завещание.

Она говорила ровным тоном, хотя сердце билось учащенно из сострадания к мужчине, глядевшего с такой настороженностью.

– Зачем сейчас-то? В такой день…

В его голосе звучала страшная усталость! Несколько часов футбола выпотрошили его полностью.

Беверли захотелось его тронуть. За запястье, за плечо. Только коснуться. А Стив поймал бы ее за руку, как он иногда делал, и поцеловал. Ни к чему не обязывающий жест, который ему ничего не стоил и так много значил для нее.

Она собиралась принести ему бутылку содовой. После многочасового бурного боления организм обезвоживается. Собственно, она могла бы и сейчас сходить наверх и взять бутылку в холодильнике. Он бы это оценил.

Но Стив уже перевел взгляд на экран, обладавший непреодолимой силой притяжения. Ничего, кроме рекламы. Он переключился на другой канал. Снова реклама. Еще раз переключил.

Воздух душный, спертый. Мужские запахи. Атмосфера истощения. Восторг, обернувшийся смертельной усталостью. Перед большим плоским экраном расставлены стулья, по полу разбросаны никому не пригодившиеся подушки. Стопки детских DVD отодвинуты в сторону. На шкафчике пустая бутылка от пива «Молсон» оставила на кленовом дереве круглый след. Муж явно не торопится вставать с кресла и подниматься к ней наверх. Он расстегнул верхние пуговицы рубашки и распустил ремень на животе. Скинул туфли. То ли пьян, то ли после алкоголя впал в летаргию.

Беверли подобрала валяющиеся банки из-под пива, бутылки, тарелки с липкими остатками десерта. Скомканные салфетки на ковре.

Последний раз. Больше никогда.

Стив и не думал открывать папку. Из ящика доносился мультяшный смех.

– Как игра? – из вежливости спросила Беверли.

Стив пожал плечами и издал недовольный звук.

Кто выиграл, кто проиграл – ей это было по барабану, но она для себя давно решила по поводу мужчин/мальчиков и их игр: сохраняй вежливость. Не насмешничай. Проявляй симпатию, для них это важно.

– Твоя команда не выиграла?

– Не-е-е-ет. Моя команда не выиграла.

Стив насмешничал, глядя на экран.

Беверли ждала. Неужели он ничего не скажет об ужине? О еде, о праздничном столе? О потраченных ею усилиях?

Когда она уже направилась к выходу, он бросил ей вслед:

– Все было отлично, милая. Классный ужин. – И после паузы добавил: – Ты не принесешь мне бутылочку содовой? Если еще осталась. Благодарю!

У себя наверху она замерла в ожидании.

Лежала поверх одеяла на подушке, стараясь не спровоцировать мигрень. Между извилинами мозга словно затаились осколки стекла! Перепила, переела. Решила распустить ремешок, но никакого ремешка на ней не было. Это пояс черных шелковых брюк врезался в (мягкую, вялую) плоть.

Беленькие антидепрессанты, так и не растворившись в крови, плавали на поверхности, как фосфоресцирующие комки моющего средства на воде.

Мама, что ты там стоишь?

Что с ней? В который раз мы заходим в дом и видим, как она стоит неподвижно, точно зомби.

Мама, да что с тобой?

Ей больше нравилось обращение мамочка.

А мама – это что-то другое. Это уже не ты сама по себе, а ты как часть кого-то. Ты себе не принадлежишь.

Ты уже моя мама или наша мама.

Никто не скажет: Вчера на приеме у президента в Вашингтоне мама получила высшую награду страны. Никто не скажет: Вчера взвод мам вошел в приграничную деревню и вырезал всех жителей. Никто не скажет: Сообщество мам открыло потрясающий центр искусств. Или так: Мама арестована по обвинению в насилии.