Ночь, сон, смерть и звезды

Но выбора у него не было. Пришлось объяснять. Не было никакой автомобильной аварии, как им объясняли, Уайти не врезался в отбойник. А травмы, судя по всему, ему нанесли полицейские своими электрошокерами, после того как он съехал на обочину, чтобы помешать избиению молодого американского медика индийского происхождения.

Эти травмы спровоцировали инсульт. А тот, в свою очередь, сильно ослабил иммунную систему, а дальше уже инфекция, которая его унесла.

Его унесла. Эти слова пришли к нему неизвестно откуда.

Джессалин попросила его повторить сказанное.

Она внимательно слушала, часто моргая, как будто с трудом могла разглядеть его лицо.

– Папин инсульт был спровоцирован нападением полицейских. У нас есть свидетель. Мы будем выдвигать обвинения в суде.

(Что значит «мы»? Никто из Маккларенов ничего про это не знает.)

– Но почему… они так поступили? – Голос ее дрожал. – Твоего отца… Уайти… его же все… – Кажется, она хотела сказать «любили».

В глазах стояли слезы. Том ненавидел себя за то, что причиняет матери боль, но ничего другого ему не оставалось.

– Потому что они глупы и невежественны. Потому что они расисты. Они остановили этого индийского врача, посчитав его черным. Отец попробовал вмешаться, и тогда они напали на него.

Том взял мать за руку и крепко сжал. Какие холодные тонкие пальцы! Джессалин сильно похудела за несколько недель, и его это удручало.

– Они не знали, с кем имеют дело, мама. Что перед ними Уайти Маккларен. Не забывай, он был мэром очень давно.

– Но почему… почему они его мучили?

Это было все равно что урезонивать ребенка. Том терпеливо повторил, что Уайти притормозил на автостраде, чтобы вмешаться. Он увидел, как двое полицейских избивают смуглого индийца на обочине. В результате он спас ему жизнь.

– Азим Мурти – врач в больнице Сент-Винсент. Он родился в Индии, в Кочине. Он сказал, что выступит на суде нашим свидетелем. Если и когда мы обратимся в суд.

Волосы матери, когда-то гладкие и блестящие, чудесного рыжеватого отлива, потускнели и были зачесаны, даже зализаны назад, подчеркивая череп. На бледном лице выделялись расширенные слезящиеся глаза. Сын вдруг почувствовал страх перед этой женщиной, страх и отвращение, пусть даже мимолетное.

Она умоляла, протестовала.

– Уайти… он бы не захотел скандала, Том. Это будет так ужасно выглядеть в газетах… по телевидению… так постыдно. Сам бы он назвал этих полицейских «горячими головами»… он всегда находил им оправдания. Ты забыл? Бедный Уайти! Он так не хотел идти в политику. Им манипулировали люди, которых он считал своими друзьями. Они говорили: «Уайти, полицию надо ставить на место», а он им отвечал: «У нас связаны руки. Мы имеем дело с очень мощным профсоюзом, который любого мэра поставит на колени. Мне не хватает мощной политической базы, чтобы дать им бой, иначе я бы это сделал, уж поверьте». Иногда он плакал у меня на руках. Ой, что я говорю? Ваш отец был отважным человеком. Ему было о чем волноваться. Его считали сильным и властным, даже не подозревая, как он боялся проиграть. Его страшили судебные иски, в результате которых платили налогоплательщики из своего кармана, а полицейский департамент ни цента…

Еще никогда мать не говорила с ним в таком исступлении, до боли стискивая его руку. Но при этом он не услышал от нее четкого «нет».

На вопрос Бада Хоули, следует ли ему продолжить судебную тяжбу, Том ответил:

– Да. – И, подумав, добавил: – Да, мать их так.

Выгодоприобретатель

В кармане просторной и уже затертой куртки цвета хаки он носил отцовскую смерть.

В куртке (когда-то купленной за девять баксов на церковной распродаже) было много карманов – какие-то на молнии, другие, побольше, на кнопках.

Иногда отцовскую смерть он засовывал в глубокий карман на правом бедре, где мог бы оказаться компактный гвоздодер, будь он столяром. Иногда прятал в левом кармане, куда совал озябшую руку, и тогда случался легкий шок, отец как бы ему напоминал: Я здесь.

А порой засовывал ее во внутренний карман, у самого сердца. И тогда напоминания происходили постоянно: Да, я здесь. Где ж еще?

Он был бы рад оставить отцовскую смерть (например) на полке в чулане или на верстаке среди кисточек для красок и заляпанных тряпочек. То есть где-то подальше, но существовал риск (внешний страх вроде холодного проливного дождя) эту смерть потерять безвозвратно.

Отцовская смерть изначально была громоздкой, навязчивой. И хорошего места для нее не найти, куда ни сунь.

Он не знал, что последнее утро в отцовской палате окажется последним.

В тот день он уехал из больницы на свою ферму. Планируя вернуться утром с флейтой из бузины и сыграть отцу.

С такими мыслями: Если отец поправится, останусь ли я для него таким, как сейчас, или прежним?

Между ними оставалось много неясного. Невысказанного, неспрошенного. Ему не хватало смелости задать отцу главные вопросы из страха услышать ответы.