Ночь Святого Распятия

Я проснулся очень поздно, вновь обретя привычки типичного андалусца. Здесь не любят обременять себя строгим расписанием. Поэтому, когда я вышел из "Сесил-Ориента", было уже заполдень. Для начала я решил выпить аперитив в кафе на углу улиц Веласкеса и Караваса. Официант принес мне рюмку хереса и две креветки под майонезом и оставил размышлять о том, в каком незавидном положении я оказался. Во-первых, я по-прежнему даже не представлял, каким образом добраться до Лажолета, так что проще всего, пожалуй, было подождать нового нападения и попытаться поймать очередного убийцу. А уж потом я так или иначе заставлю его говорить. Но как и где? Во-вторых, ситуацию осложняли подозрения Фернандеса - тот явно принимал меня за какого-нибудь короля наркобизнеса и ждал малейшей оплошности, чтобы застукать с поличным. Кроме того, не стоило забывать о Марии и Хуане. Имел ли я право впутывать их в свои приключения? Я никогда не прощу себе, если Лажолету вздумается в пику мне навредить этим двум несчастным. Но, с другой стороны, у меня не хватало мужества отказаться от Марии. Нечего и пытаться себя обманывать - я полюбил Марию дель Дульсе Номбре. В конце концов, Рут уже устроила свою жизнь, так почему бы и мне не сделать то же самое? Но согласится ли Мария поехать со мной в Штаты? Как она расстанется с братом? Честно говоря, я плохо представлял Хуана в Вашингтоне, где ужасно не любят легкомысленного отношения к жизни. Положа руку на сердце, лучше бы Клиф меня отозвал - так было бы лучше для всех.

В кафе стоял невообразимый шум. Севильцы не умеют говорить вполголоса. Прислушавшись, я разобрал, что речь идет о первой корриде года, той, что назначена на Пасхальное воскресенье, хотя знатоки никогда не придают ей особого значения, ибо настоящие мастера выходят на арену Маэстрансы лишь позже, в дни Ферии*. Стоит прикрыть глаза - и я как будто слышу голос старого Пако, посвящавшего меня в тайную прелесть "вероник" и "натурелл"** или толковавшего о величии "momento de verdad"***, когда матадор готовится убить быка или умереть. Стараясь стряхнуть чары, опутавшие меня с той минуты, как я вернулся в Севилью, я пробрался сквозь толпу афисьонадос**** и пошел умыть лицо. Но, вернувшись за столик, обнаружил засунутую под рамку записку. Даже не читая, я заранее знал ее содержание. Прикинувшись, будто разворачиваю бумажку, я резко обернулся, следя за реакцией посетителей кабачка, надеясь уловить пристальный взгляд или, наоборот, подчеркнуто равнодушный. Напрасная затея. Никто не проявлял ко мне ни малейшего интереса. Я прочитал записку: "Для вас самое лучшее - вернуться в Вашингтон ближайшим самолетом, сеньор Моралес, и спокойно сидеть у себя в кабинете в ФБР. В противном случае вы рискуете остаться в Севилье".

______________

* Ярмарка! Так же называется одно из предместий города. - Примеч. перев.

** Приемы работы тореро с мулетой. Разные способы дразнить быка. Примеч. авт.

*** Удар, которым матадор убивает быка. Досл.: "момент истины". Примеч. перев.

**** Страстные поклонники и знатоки тавромахии. - Примеч. перев.

Красноречивее - некуда. Как ни странно, мне вдруг полегчало. Паршивее всего - что на столе лишь мои карты, и гораздо больше любых угроз меня волновало, каким образом Лажолет получил обо мне настолько точные сведения. Парижское "прикрытие" не сработало, и я вполне мог теперь впрямую позвонить Клифу Андерсону. Я очнулся от раздумий, лишь когда из-за соседнего столика поднялся какой-то толстяк и громко крикнул: "Va son las dos menos cuarte*!" Значит, до свидания с Марией - всего пятнадцать минут, и я поспешил в Ла Пальма.

______________

* Уже без четверти два (исп.). - Примеч. авт.

В церкви Иоанна Крестителя, несмотря на дневной час, собралось немало народу. Лихорадка Святой недели уже охватила наиболее ревностных верующих, и члены братства Армагурской Девы суетились возле двух пасос, заблаговременно извлеченных из хранилища. Скоро на них набросят покровы, поставят канделябры, разложат цветы и, главное, водрузят на первую - статуи Армагурской Девы и Иоанна Крестителя, а на другую - Иисуса, римского легионера, двух фарисеев-лжесвидетелей и, наконец, Ирода. Мария дель Дульсе Номбре преклонила колени перед изображением своей святой покровительницы и, видимо, любовалась складками одеяния отлитой из серебра статуи. Я видел девушку в профиль, и глубокое благочестие, написанное на лице Марии, тронуло меня едва ли не больше ее красоты. И как я мог надеяться, что она покинет ради меня родной город? Если честно, я плохо представлял себе Марию на улицах Вашингтона. Разве долг не повелевал мне потихоньку уйти и больше никогда не встречаться с девушкой? Мария создана для жизни в Севилье, а я теперь не мог приехать в этот город иначе чем туристом или по заданию начальства, но последнее было очень маловероятно. Заранее печалясь о разлуке, я уже хотел незаметно выскользнуть из церкви, но Мария обернулась и с улыбкой посмотрела на меня. Значит, так суждено. Девушка встала, подошла ко мне, и мы вместе вышли на Ла Пальма.