Ночь в конце месяца

хворост, вырванные с корнем кусты — целая груда валежника, оставшегося с осени, лежала

перед ней. Раскидав снег, Женя принялась вытаскивать сучья.

Скоро она запыхалась, скинула ватник, раздернула на шее платок. Снежные брызги били

в лиио, горели щеки... Женя даже не утиралась. Надо скорей, скорей...

Сучья, пока она тащила их, казались совсем сухими, но в котловане оттаяли и долго не

хотели разгораться. Все-таки Женя победила, —синее жиденькое пламя занялось, окрепло, и

вот уже снова загудела печка.

Охапки хватило на полчаса. Сучья горят, как порох, и, чтобы поддерживать огонь, надо

будет носить их всю ночь. Ну что ж, иначе нельзя... Женя вздохнула и полезла наверх.

Она шла по сугробам — такая маленькая на синем снегу — и не подозревала еще, что

значат для нее эти несколько десятков шагов.

Она не знала еще, что весной, когда разольются реки, она вот так же пойдет на трассу и в

студеной, перемешанной с битым льдом воде будет спасать от затопления котлован, и не

уйдет до конца; а летом, заблудившись в тайге и проплутав четверо суток, совсем

обессиленная, не сдастся, а будет брести и брести, пока не выберется к участку.

Она еще не знала этого, и больше всего жалела сейчас о том, что у нее мокрые валенки и

некогда их посушить.

ПОЛДОМА

Городок стоит на берегу теплого моря. Его центральная улица широка и чиста, она

украшена чугунными фонарями, цветочными клумбами и статуями оленей, помазанными

алюминиевой краской.

Боковые улицы идут в гору. Там дома поставлены гуще, друг над дружкой; клумб и

газонов нет, а по обочинам растут кривые каштаны, обвитые пыльным, словно вырезанным

из клеенки плющом.

В конце одной из таких улиц виден старый дом под железной крышей. Он будто разрезан

пополам. Одна половина дома — голубая, другая — серая, в пятнах сырости. Скаты у крыши

тоже разного цвета, и даже печные трубы выглядят неодинаково: правая закопченная, а левая

побелена известкой.

В чистой половине дома живет старуха, которую зовут Карповной. Зимой и летом она

ходит в черной вязаной кофте, желтом платке и крепких высоких башмаках на резиновой

подошве. Хоть ей и минуло шестьдесят, но она еще бодрая, держится прямо, и когда

поднимается по улице в гору, то шагает быстро, без остановок, и совсем не задыхается,

только под глазами, в морщинах, поблескивают капельки пота.

Карповна получает пенсию, но еще и прирабатывает: торгует виноградом и хурмой из

своего сада, а летом сдает комнаты.

Неподалеку от дома расположилась туристская база, это очень удобно. Почти у всех

туристов до отъезда остается три — четыре свободных дня, но путевка кончается, и их

выселяют из палаток. Тогда туристы приходят к Карповне.

У нее в комнатах расставлены такие же казенные кровати с кольчужными сетками,

накрыты они такими же байковыми одеялами, на тумбочках графины с водой и пепельницы

— в общем, все как на базе. Только цена за постой другая.

Карповна привычно показывает им отведенную койку, рукомойник на столбе, уборную с

висячим замочком: «Наверху бумага чистая, внизу грязная, после себя запирайте, чтоб чужие

не ходили», — и не спрашивает ни паспорта, ни фамилии. За сезон у нее перебывает много

людей, не будешь же всех прописывать.

Первый этаж она отводит мужчинам, второй — женщинам. Иногда семейные просят

отдельную комнату, Карповна неумолимо разлучает их и следит, чтоб не задерживались друг

у друга.

Мужчины всегда спокойней, они меньше требуют и редко ругаются. Утром спешат на

пляж, возвращаются только ночевать и лишь изредка, выпив, поют песни.

С женщинами, а особенно с молодыми девчонками, хлопот больше. Они то и дело просят

посуду, корыто для стирки, утюги, сердятся, если нет пододеяльников. Они чаще прибегают в

комнаты, и поэтому Карповна спит не внизу, а наверху в коридорчике. Отсюда легче следить.

Ночью она просыпается, когда кто-нибудь выскакивает на двор по нужде, ждет возвращения

и спрашивает: «Крючок на дверь набросили?» И не засыпает, пока опять не установится

тишина.

Девчонки живут глупо, бесшабашно, ничего не знают и не умеют, и Карповна учит их

уму-разуму.

—Евдокия Карповна, погрейте утюг, плиссировка помялась!

—Может, это и не мое дело,— неторопливо говорит Карповна,— но вот у меня

плиссированная юбка с тридцать девятого года ни разу не глаженная. Сложу ее — и в чулок,

она и не мнется.

—Евдокия Карповна, где тут сапожник, набойки поставить?

—Конечно, может, это и не мое дело,— опять говорит Карповна,— но вот у меня туфли

еще с войны без починки. Надо не с кожаной подошвой выбирать, а с резиновой, она совсем

не снашивается. А чтобы чулки не прели, стелечку проложить.

Виноград в саду Карповны растет кислый и мелкий, но девчонкам бывает лень бежать

утром на рынок, и они покупают дома, какой есть. Карповна не отказывается продавать,

берет вполовину дороже, но потом, получив деньги, обязательно говорит:

—Это, может, и не мое дело, но вы ужасно много расходуете. А я вот совсем ничего не

трачу. Я уж так привыкла, что мне ничего не надо.

Осенью начинаются дожди, туристскую базу закрывают до следующего сезона. Палатки

одиноко мокнут, покрываются ржавыми разводами, и кумачовый лозунг над воротами