Ночь в Лиссабоне

Следующим вечером мы узнали, что нас разлучат. Меня отправят в сборный лагерь в Коломбе, Хелен – в тюрьму «Ла птит рокет». Даже если поверят, что мы женаты, толку не будет. Супружеские пары тоже разлучали.

Ночь мы просидели в подвале. Сердобольный охранник разрешил. Кто-то принес несколько свечей. Часть арестантов уже увезли, нас осталось человек сто. В том числе испанские эмигранты. Их тоже арестовали. Рвение, с каким в антифашистской стране хватали антифашистов, было не лишено иронии; впору подумать, будто мы в Германии.

«Зачем они нас разлучают?» – спросила Хелен.

«Не знаю. По глупости, не по жестокости».

«Находись мужчины и женщины в одном лагере, только и знай ревновали бы да скандалили, – назидательно заметил маленький старый испанец. – Потому вас и разлучают. C’est la guerre!»

Хелен в своей леопардовой шубке спала рядом со мной. В подвале было несколько удобных мягких лавок, но их освободили для четырех-пяти старушек, которых на эту ночь тоже устроили тут. Одна из них предложила Хелен поспать на лавке с трех до пяти утра, Хелен отказалась. «Позднее у меня будет достаточно времени, чтобы спать в одиночестве», – сказала она.

Странная выдалась ночь. Голоса мало-помалу стихли. Плач старушек умолк, только изредка, проснувшись, они снова рыдали, а затем снова кутались в сон, как в черную душную шерсть. Свечи одна за другой погасли. Хелен спала у меня на плече. Во сне она обняла меня, а просыпаясь, нашептывала мне то слова ребенка, то слова возлюбленной, – слова, каких днем не говорят, а в обычной жизни даже ночью говорят редко; то были слова беды и прощания, слова тела, которое не хочет разлуки, слова кожи, крови и жалобы, древнейшей жалобы на свете: что нельзя остаться вместе, что один всегда должен уйти первым и что смерть каждую секунду теребит нашу руку, чтобы мы не останавливались, а мы-то устали и хотя бы на часок мечтали предаться иллюзии вечности. Потом она потихоньку соскользнула мне на колени. Я держал в ладонях ее голову и при свете последней свечи смотрел, как она дышит. Слышал, как мужчины вставали и шли за угольные кучи осторожно помочиться. Слабый огонек трепетал, и огромные тени метались вокруг, словно мы находились в призрачных джунглях и Хелен была беглым леопардом, которого колдуны искали с помощью своих заклинаний. Но вот и последний огонек погас, осталась лишь душная, храпящая тьма. Руками я чувствовал дыхание Хелен. Один раз она проснулась с коротким резким вскриком. «Я здесь, – прошептал я. – Не бойся. Все по-старому».

Она снова легла, поцеловала мои руки, пробормотала: «Да, ты здесь. Ты должен всегда быть рядом».

«Я всегда буду рядом, – прошептал я в ответ. – И даже если нас ненадолго разлучат, я непременно тебя найду».

«Ты придешь?» – пробормотала она, уже сквозь сон.

«Всегда буду приходить. Всегда! Где бы ты ни была, я тебя найду. Как нашел последний раз».

«Хорошо», – вздохнула она, повернув лицо так, что оно лежало в моих ладонях будто в чаше. Я сидел без сна. Время от времени чувствовал ее губы на своих пальцах, а однажды мне показалось, я ощутил слезы, но ничего не сказал. Я очень любил ее и думал, что никогда, даже обладая ею, не любил ее больше, чем в эту грязную ночь с ее храпом и странным шипящим звуком, какой производит на угле моча. Я сидел очень тихо, и мое «я» было стерто любовью. Потом настало утро, бледное, раннее, серое, эта серость поглощает все краски, делает зримым скелет под кожей, и мне вдруг почудилось, что Хелен умирает и я должен разбудить ее и удержать. Она проснулась, открыла один глаз и спросила: «Как думаешь, мы сможем организовать горячий кофе и круассаны?»

«Попробую подкупить кого-нибудь из охраны», – сказал я, совершенно счастливый.

Хелен открыла второй глаз, посмотрела на меня.

«Что случилось? – спросила она. – У тебя такой вид, будто мы выиграли большой куш. Нас что, отпускают?»

«Нет, – ответил я. – Просто я отпустил себя на свободу». Она сонно повертела головой в моих ладонях.

«А ты не можешь хоть ненадолго оставить себя в покое?»

«Могу. И даже обязан. Боюсь, даже надолго. У меня не будет возможности самому принимать решения. В некотором смысле это опять-таки утешает».

«Все утешает. – Хелен зевнула. – Пока мы живы, все утешает, неужели ты еще не понял? Думаешь, нас расстреляют как шпионов?»

«Нет. Посадят за решетку».

«А эмигрантов, которых не считают шпионами, тоже посадят?»

«Да. Кого найдут, всех посадят. Мужчин уже забрали».

Хелен приподнялась. «В чем же тогда разница?»

«Может, остальным будет легче выйти на свободу».

«Это пока неизвестно. Может, с нами станут лучше обращаться, как раз потому, что считают нас шпионами».

«Чепуха, Хелен».

Она покачала головой: «Нет, не чепуха. Это опыт. Разве ты еще не понял, что в нашем столетии невиновность – преступление, которое карается наиболее сурово? Тебе надо угодить за решетку в двух странах, чтобы это уразуметь? Эх ты, мечтатель о справедливости! Коньяк еще есть?»

«Коньяк и пирог».

«Давай то и другое, – сказала Хелен. – Необычный завтрак, но боюсь, впереди у нас еще больше приключений».