Ночь в Новом Орлеане

Она с большой неохотой достала из кармана полупустую пачку «Camel» и дрожащей рукой выкинула её в мусорный бак. Всё это она делала с таким лицом, как будто выкидывает не пачку палочек-антидепрессантов, а свое собственное сердце и еще пару органов в придачу.

Но справившись с этим, мы пошли гулять. Сначала, мы просто добрались до Бурбон стрит. Потом просто прошли вдоль и поперек это шумное, неуютное, но самое человечное место в Новом Орлеане, если не во всей Америке. Вывески джазовых кафешек, как ты знаешь, были настолько соблазнительными, что просто невозможно было пройти мимо и не выпить там чашечку кофе, а то и чего-то покрепче. Вот мы и зашли в один из многочисленных джаз-клубов, где спокойно и равномерно играл блюз.

Джесс хотела заказать кофе по-ирландски. Но я так укоризненно на неё посмотрела, что она, сжав зубы, сказала черненькому бармену:

– One espresso, pleas.

Даже подумать не могла, что мой взгляд помогает людям преодолевать себя. Всегда бы так.

Мы выпили кофе, оставив в том месте, десять долларов. Чертовски дорого, но Новый Орлеан, Бурбон стрит, можно себе позволить, не так ли?

– Нет, ты меня разоришь!

– Ладно тебе, я же немного. Но, да ладно. Как только мы вышли оттуда, мы были уже не в Новом Орлеане.

– ???

– Сама не знаю, как это произошло, но мы оказались в городе. Просто в городе. Без какого-либо названия и с маленькой буквы. Возможно, у него есть название, но оно было давно забыто всеми и были таким же бессмысленным, как пить слушать песни не зная перевода слов.

Улицы там были обложены брусчаткой. Дома были не выше третьего этажа. Улицы были не узкими, но и широкими назвать их было нельзя. Повсюду были развешаны всевозможные вывески, все в пятнах. Надписи на них были выструганы и поэтому, от старости, сложно было что-либо там прочитать. Но они манили своей простотой и добросердечностью. Я смогла только прочитать надпись: «Заходи! У нас тепло и всегда весело». Отказаться от такого предложения было не невозможно, а просто невообразимо! Я посмотрела на Джесс и та одобрительно кивнула, как бы читая мои мысли.

Когда мы вошли внутрь, мы обе поняли, что очутились дома. Так по-настоящему уютно может быть только дома. Люди ели, пили какие-то напитки и с красными щеками, танцевали странные танцы. Всем было искренне весело. Я никогда, как ни странно, не видела таких счастливых людей. От этого самой стало легко и вся мировая тоска, и грусть показалось такой далекой и безрассудной, и все страдальцы показались мне глупцами.

Мы пошли вперед сели за столик на двоих, и толстоватый юноша подошел к нам:

– Чего желаете?

– А что у вас есть вкусного? – спросила в ответ Джесс.

Паренек понял наш заказ, молча, кивнул и побежал на кухню, оставив нас двоих с открытыми ртами и тупыми рожами.

– Прошу не выражаться!

– Пошел ты. Так вот, через пару минут парень вернулся с кувшином. Мы заглянули внутрь и увидели какую-то жидкость, которая могла оказаться чем угодно, но не водой.

– Что это? – спросила тогда я.

– А ты попробуй, госпожа, и всё поймешь, – сказал юноша и удалился.

Нет. Это оказалась не его моча, вопреки пронесшейся мысли. Клянусь, такого в реальном мире быть не может. Вкус этого напитка не похож не на один из известных вкусов, так что, словами описать его будет просто лингвистически невозможно. Но и наваждение это назвать было сложно, так как вкус был очень четко и ярко выражен. Когда пьешь его, получаешь такое наслаждение, как от очень дорогого кофе. Горечь укутывает язык. Но это секундное ощущение. Дальше, горечь превращается в сладость и по вкусу напоминает некрепкий, черный чай с сахаром, хоть секунду назад он был очень горький и очень крепкий. На третьей секунде, ощущение послевкусия, чем-то напоминавшее послевкусия наполеона. На четвертой секунде можно снова почувствовать горечь кофе. О нет! Это только отдаленно может напомнить тот вкус.

И всё же, странный напиток был хорош. Он одновременно согревал и тело, и душу. Не сомневаюсь, если дать его самоубийце, он снова сможет увидеть в жизни смысл.

– Госпоже нравиться? – спросил неизвестно откуда пришедший паренек.

– Очень. А как он называется?

– Еьтсачс, – сложно выговорил он и подал две тарелки супа.

Суп был тоже удивительный. Пока мы его ели, Джесс говорила о явном оттенки сыра чеддер. Я же убеждала её, что тема чеддера выражена меньше, чем вкус бобов и курицы, если то была курица. У нас раздался спор. Но потом, попробовав суп друг у друга, то поняли, что они разнятся по вкусу.

Оставив пустыми тарелки супа, юноша провел нас до двери.

– А деньги? – спросила я.

Он засмеялся.

– Наш король оплачивает счета голодных и бездомных.

Мы поблагодарили. Только потом поняли, что нас приняли за оборванок бомжей.

Солнце как раз собиралось утонуть за горизонтом, и мы решили понаблюдать за этим. Когда наступили сумерки, мы поняли, что находимся на Бурбон стрит. Мы решили вернуться в то кафе, чтобы снова попасть в тот город. Но зайдя и выйдя, мы так никуда и не попали.

Она остановилась, и я дожидался продолжения. Но прошло время, и я спросил:

– И?

– Что?

– Что дальше?