Ночь в Новом Орлеане

– Мы, боги – народ простой. Мы любим менять облики и являться к людям в них. Как и люди, мы меняем внешность почти каждые семьдесят лет. Так интереснее. А индивидуального облика у нас нет. Вот, к примеру, Зевс. Он, казалось бы, самый старый из нас, а выглядит как мальчишка. А все потому, что облик он сменил совсем недавно. Освобождаться от каких-либо обликов мы тоже любим, но прибегаем к этому нечасто.

– И почему?

– Наскучило.

– Разве?

– Ты правда хочешь послушать?

– Да.

Оба довольно переглянулись.

– Лишившись облика, мы перестаем быть собой и становимся, как говорят люди, мебелью. Уже который месяц (а так хочется сказать «жизнь») меня изъедает тоска. Чёрная. Липкая. По-особенному вязкая. Она, словно слизь, покрывает меня, заплетает, подобно паутине. Я покрыт этой грязью с ног до головы. Этот кокон не просто снаружи – он внутри. Он в сердце. Он, будто людская кровь, бежит по моим бесконечным венам. Тоска заполняет легкие, проникая в каждую клеточку, отравляя сознание, метр за метром. И уже ничего не имеет значения. От этого я, порой, не в силах поднять руку, дабы протянуть её тому, кто, может быть, тянется ко мне, чтобы вытащить меня из этого вязкого болота. Тоска укрывает, словно сарафан, словно крышка гроба в последний солнечный день. Тоска абсолютна. Тоска вездесуща и над ней не властны даже боги. Я смотрю на Землю и не вижу её. Не вижу света. Вместо него наблюдаю струящуюся серость. Лишь темень. Как будто в один момент все краски мира выцвели, побледнели от старости. Солнца не греет… даже не помню, когда грело. Воздух переполнен затхлой восковой гнилью, от чего мне непременно хочется откашляться кровью, подобно жалкому, человеческому больному. Ты растворяешься в ней и не замечаешь, как проходит час, два. Год, век. А ты все ещё на облаках. Не зная, зачем. Просто смотрю. Просто разлагаюсь. Жизнь проходит мимо меня. У меня даже не существование, а нечто хуже, чему даже я не подберу слов. Я уже мёртв, хоть и бессмертен. И жду боя с некромантом, чтобы умереть в бою, скатиться в могилу и избавится от этого чувства. Я мёртв. Мёртв своей могущественной и гнилой душой. Внутри меня ничего нет. Лишь пустота. Белая и бесконечная…

Он умолк.

Сначала, мы просто смотрели друг на друга, не осмеливаясь нарушить молчание, затем, его спутник мелодично добавил:

– Привыкли мы считать, что мудрость приходит с возрастом седин, но иногда приходит возраст один.

– Да, – сухо согласился я, – вы тоже способны испытывать тоску, как и люди,

Голос мой был кислее лимона и ниже впадины. В этот момент я испугался его. Испугался своего голоса – этих странных звуков с лишь мнимым смыслом, который ему придают уши, а не рот. Собственный голос был для меня чужим. Что дальше?

– Испытываем, – подтвердил Сергей, – но не как люди. У людей тоска имеет предел и не длится долго. Даже в самых худших и редких случаях она ограничивается только одной жизнью. А мы бессмертны. Наша тоска не имеет пределов и не ограничивается даже сотней жизней. Она вечна и вездесуща. Божественная тоска.

– А о чём тоскуют боги?

– А о чём тоскуют люди? О всякой маловажной ерунде, не стоящей даже того, чтобы уделить ей час своего бессмертия. О вещах, которые совершенно нас не касаются. Например, о толерантности в Европе. Это их проблемы, а не наши. А так грустно и больно за них. Как будто сам обрёк их на эту бездну.

– Тогда, какой смысл из-за этого тосковать?

– Потому что она маловажна только для нашего рассудка. Для самих нас это хуже тех мук, которые испытал Прометей. Разве ты не тосковал?

– Тосковал. И так, как и вы, по всяким мелочам. Всю жизнь только этим и занимался, но с перерывами, конечно же.

– Перерывами?

– Да, перерывами. Люди называют это «перерывами» эйфории.

– Людская эйфория, я слышал о ней, – с горестью заметил Дионис.

– А разве не испытывал?

– Нет, потому что я не глупый и счастливый человек. Понятия божественной эйфории нет – к нашему большому сожалению. Её могут испытывать только люди и некоторые животные. Счастливчики, однако.

– А вы…

– Вся жизнь – тоска. Глубокая и бессмысленная. Стерильная. Всепожирающая.

Я замолчал, переваривая смысл услышанного. Понятно было, что я испытываю необъяснимую жалость к ним. Мне это совсем не нравилось. И как можно скорее, я сменил тему:

– Так что с Иисусом?

– Он сидит в своей крепости. Окружил себя армией и никого к себе не пускает. Афина, однажды, попыталась встретиться с ним, но её просто не впустили.

– А он так важен?

– Ещё бы! По-моему, только он один смог бы собрать нас всех в одном месте.

Я не ослышался?

– Повтори, что сейчас сказал! – настойчиво попросил я.

– Что именно?

– Последнее.

– По-моему, только он один смог бы собрать нас всех в одном месте.

– Да! – возликовал я.

– Что? – они в который раз непонимающе переглянулись.

– До свидания, – попрощался я и вышел из комнаты – благо, на это я ещё был способен.

– Стой!.. – услышал я у себя за спиной.

Но меня было уже не остановить! Я прыгнул во мглу, вдохнул и задохнулся.