Ночь ведьмы. Книга первая

– Хильда Эрнст, – объявляю я, – настоящим я арестовываю вас за злейшее преступление – колдовство. Вы предстанете перед судом в Трире, а затем будете приговорены к смерти от огня здесь, на Земле, прежде чем Бог отправит вашу душу гореть в аду.

5. Фрици

– Взволнована перед предстоящим вечером, mein Schatz?

Мама замешивает тесто на столе, ее руки до локтей покрыты мукой. Солнечный свет просачивается в кухонное окно, столбы света подсвечивают белесую пыль в воздухе, которая поднимается, когда мама бросает горстки муки на тесто. Ее шупфнудельн – мое самое любимое блюдо – картофельные клецки, которые получаются маслянистыми, хрустящими и умопомрачительно вкусными.

Также она готовит мое любимое рагу – «Гайсбургский марш», – который варится в огромном котле на огне, отчего в нашем доме пахнет пряным бульоном, а еще мама попросила тетю Кэтрин купить на рынке мой любимый апфельвайн[13].

В конце концов, девушке исполняется восемнадцать только раз.

Я беру стакан с сидром и заставляю себя улыбнуться маме.

– Конечно, – говорю я и делаю глоток. Сидр разливается по моему языку, как жидкий золотистый мед, и с пряным привкусом оседает в горле.

Расслабляющий эффект алкоголя почти заставляет меня признаться маме. Слова вертятся на языке, смешиваясь со сладостью сидра.

Я чуть не произношу вслух: «Мама, я его пригласила. Он возвращается».

Мама останавливается, чтобы откинуть волосы с лица. На лбу у нее остается след от муки.

– Совсем скоро ты станешь старейшиной, как я, – говорит мама с гордой улыбкой. – Ты так быстро взрослеешь. Мне с трудом в это верится.

Я отвечаю ей сардонической улыбкой.

– Я еще не доросла до такой старости.

– Старость? Ты считаешь, что я старая?

Я смеюсь вместе с ней.

– Кроме того, – добавляю я, – может, я вообще не стану старейшиной.

Мама начинает скатывать половину теста в длинную трубочку. Она переводит глаза со своего занятия на мое лицо и обратно.

– О? Дева, Мать и Старица зовут тебя куда-нибудь еще?

Я наклоняюсь вперед, расплескивая апфельвайн. Несколько капель падают на пол.

– А что, если они вообще со мной еще не говорили? – Слова вырываются из моего рта так же неожиданно, как проливается сидр из стакана, это еще одно пятно, с которым мне придется разбираться. – Что, если Триединая никогда не заговорит со мной?

Абноба, Старица, мудрая, безвременная и умелая, она защитница лесов и главная хранительница жизни.

Перхта, Мать, богиня правил и традиций, охоты и зверей.

Хольда, Дева, хранительница в загробной жизни, богиня зимы, дуальности и единения.

Они направляют, благословляют, присматривают – и иногда разговаривают с нами. Насколько мне известно, это тихий шепот, который успокаивает душу и наполняет ощущением правильности. Именно так мама узнала, что станет главой нашего ковена. Перхта, Мать, явилась к ней в видении. Именно так моя кузина Лизель, которой всего десять, практически с младенчества знала, что станет самой могущественной авгур[14] в своем поколении; Абноба, Старица, проявила к ней большой интерес.

У меня есть связь с силой, как и у других ведьм, – магия Источника течет через меня, когда я использую травы и зелья, но у каждой ведьмы есть талант, который она развивает с раннего возраста, исходя из интересов, потребностей или склонностей. Это один из законов, который способствует сохранению магии Начального Древа: ведьмы придерживаются своей специальности и следуют правилам, установленным лесным народом. Работа с растениями и зельями всегда давалась мне легко.

Но ни одна богиня не говорила со мной о моем высоком предназначении. И во мне не пробуждалось никаких особых сил.

«Ну… это не совсем правда, не так ли?»

Я заставляю голос в моей голове замолчать, и мурашки пробегают у меня по спине.

Мама видит, как я волнуюсь. Она кладет руки на стол и смотрит на меня так пристально, что мне хочется сдаться, склонить голову в знак подчинения. Но я выдерживаю ее взгляд.

– Фридерика, – говорит она, и ее голос полон такой нежности, что у меня на глаза наворачиваются слезы. – Ты доверяешь мне? Веришь, что я достойна быть главой нашего ковена?

Я опускаюсь на табурет, упираясь спиной в стену.

– Да. И я знаю, что ты собираешься сказать – поскольку я твоя дочь, моя кровь гарантирует, что Дева, Мать и…

– Ни в коем случае. Кровь не имеет никакого отношения к тому, что Триединая захочет говорить с тобой. Не додумывай за меня, дитя.

Я молчу, крепко сжав губы.

– Я собиралась сказать, – ее брови приподнимаются, но она улыбается, – что я не допускаю в наш ковен никого недостойного. Даже своих родных. Если ты не доверяешь себе, доверься мне и моему желанию защищать нашу семью. Ты видела, на какие жертвы я пошла, чтобы обеспечить нашу безопасность. Триединая заговорит с тобой, когда придет время. Наберись терпения.

Мама отводит от меня взгляд.

Но через мгновение добавляет:

– Ты все еще слышишь голос, который просит тебя использовать дикую магию?

В ее словах не слышится никаких эмоций.

«Что, будешь ей врать, а? Какой смысл врать? Она видит правду».

– Нет, – быстро отвечаю я. – Уже много лет.