Ночь ведьмы. Книга первая

Но для других ведьм, злых, открыта магия иного рода, магия хаоса и зла, о которой говорят так же тихо, как и о лесном народе, но со страхом, в котором слышатся предупреждение и ужас.

Ведьма может сделать все что угодно с помощью дикой магии, той, из-за которой на нас охотятся. Однако ведьма может черпать силы только из одного источника, поэтому, чтобы получить доступ к дикой магии, она должна разорвать свою связь с Источником, а затем открыться для дикой магии, совершая злодеяния – жертвоприношения, месть и убийства. Чем дольше ведьма черпает силу из дикой магии, тем больше ее душа искажается, пока ведьма не станет тем, к чему стремится: воплощенным злом.

Когда я смешиваю зелья, произносимые мной заклинания связывают меня с Источником чистой магии и наполняют зелья силой.

Когда Лизель шепчет свои заклинания над зажженным пламенем, они соединяют ее с Источником, напитывают магией ее кровь и позволяют увидеть ответы на вопросы в огне.

Когда мама произносит свои заклинания над костями, мехом или животными, они связывают ее с магией и позволяют управлять существами или читать пророчества по костям и даже…

По крайней мере, так было раньше. Раньше она могла это делать.

Мое сердце пронзает боль, и я прижимаю руку к груди, сжав кулак.

Лесной народ и Начальное Древо находятся под защитой богинь, спрятанные в непроходимой чаще Черного Леса. Это почти сказка, но теперь…

Почему мы не уехали раньше?

Почему мы остались в Бирэсборне?

Эта мысль не дает мне покоя с тех пор, как я отправилась в путь. В памяти всплывают слова мамы: «Это наша ответственность – разобраться с угрозой, которую представляют хэксэн-егери».

Больше не осталось ковенов, которые могли бы им противостоять. Ведьмы, которых не сожгли, бежали в Черный Лес. Мы потерпели поражение.

Нет, это я. Из-за меня произошла та бойня.

Чувство вины – это свинец, тяжесть в моих легких, невидимая, но неумолимая. Когда я встряхиваю головой, чтобы сосредоточиться, насколько это возможно в моем изнеможении, чувство вины не уходит – оно отступает, но ждет, как и горе, терпеливо наблюдая. Оба знают, что в конце концов одолеют меня. Оба знают, что под их властью я почти уничтожена. Они не торопятся.

Я заглушаю приступ тошноты, в голове проносятся образы, гротескное преображение людей, которых я любила, в трупы. Хэксэн-егери работали тщательно, я не смогла найти следов других спасшихся.

Но кто-то же еще должен был спастись. Верно? И если так, они отправились бы в Черный Лес. Моя тетя. Мои кузины. Кто-нибудь из малышей. С того момента, как научились говорить, они знали: «Если придут охотники и в Бирэсборне больше не будет безопасно, идите в Черный Лес. Идите к лесному народу. Они примут вас».

Но Лизель не сбежала.

Мой затуманенный взгляд скользит по просветам между кронами деревьев, в которых виднеется небо, я устала, и у меня все болит. Но надо продолжать идти, продолжать…

Я представляю, как моя кузина дрожит в холодной темной клетке, как ее маленькое тело сотрясается от рыданий, пока она ожидает суда в Трире.

Еще один шаг. Еще один. Все тело болит, скованное зимним холодом, но эта боль глубже, чем поверхностный дискомфорт, мои мышцы сводит так, что с каждым ударом сердца приходит напоминание, что я жива.

Пепел у меня в легких – но я жива, я прошла через дым.

Порезы на пальцах и руках – но я жива, я прорыла себе путь из подвала. Песок в моих глазах – но я жива, я выплакала все слезы, пока горела моя мать.

Жива. Жива.

Слово звучит как насмешка, но я продолжаю идти.

Сколько дней прошло с тех пор, как я покинула Бирэсборн? В животе урчит, и я достаю из кожаной сумки один из найденных клубней. Он хрустящий и безвкусный, но заглушает голод. Это становится небольшой поддержкой среди непрекращающейся бури.

Уже далеко за полночь, какой бы день это ни был. В преддверии зимы зелень леса редеет, но ее достаточно, чтобы не пропускать даже лучик лунного света. Воздух свежий, с примесью влаги после недавнего дождя, который застыл на моем плаще заиндевелыми капельками. В каждом вдохе ощущается влажность, которая говорит о приближении снега, гниющих растениях и плотной, напитанной водой земле.

Я пробираюсь сквозь чащу, полагаясь на ощущения и звуки. Кругом непроглядная тьма, так что я бы и не узнала, если бы за мной кто-то следовал, не так ли?

Нет. Я лишь пугаю себя – если бы за мной следовали, это были бы хэксэн-егери, и они набросились бы на меня, когда я крала эту одежду. Темнота играет с моим разумом злую шутку.

И усталость. Боль начинает усиливаться. Хватит думать. Хватит жаловаться. Надо просто иди.

Я смотрю на небо, чтобы определить направление, но звезд не вижу. Повсюду только темнота. Я все еще иду на юг? Сердце бешено колотится, и меня охватывает паника.

– Лесной народ, сила трав и чар, – напеваю я колыбельную, делая следующий шаг. Голос звучит непривычно грубо. – Не дайте добрым детишкам увидеть кошмар. Лесной народ, трава и кора. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.

Это ложь. Бросить плохих детишек во тьме уж пора.