Ночь всех проверит

– Завтра разрешишь мне вернуться к Оази, чтобы мне было к кому просыпаться?

И молчал во время полета в Вечный Май, прижавшись носом к иллюминатору.

Ксантиппа тоже впала в глубокую задумчивость, похожую на оцепенение. Она размышляла: «Им осталась одна ночь на планете. Почему я переживаю за них? Это всего лишь одна ночь. И она последняя. Они хорошо справляются. Но я боюсь, потому что сегодня уже потеряла любимого. Ночь унесла его. Петре был моей опорой – далекой, почти бесплотной, но он был со мной всю жизнь, и без него я не мыслю эту вселенную».

Губы наставницы белошвеек беззвучно зашевелились: «…ты не услышишь: слишком плотно уложены месяцы междувстречий. Медленно время о нас сочиняет книжку, да и сюжет, похоже, не безупречен. Вычесть из буден ярые крохи счастья – и не поймешь, на чем наш дуэт основан. Внутренним голосом силилась докричаться – до немоты сорван…»[5]

До немоты, до немоты сорван…

Глава девятнадцатая Ночь всех проверит

Ушки неподвижно стояла в середине вырубки, вслушиваясь в звуки вокруг. Это что-то новое: говорили больше вершины деревьев. Верхушки деревьев были беспокойны. Оази придумала, что сегодня деревья собираются наблюдать ночное небо: там что-то произошло накануне и что-то произойдет вскоре, и деревья сговариваются между собой. Она любила придумывать всякое такое о лесе. Это даже входило в ее профессиональную подготовку: работать с лесом, как с живым и уникально сложным организмом, и наделять его разными качествами.

Ветер слонялся все больше рядом с Мрией, но ему надоела праздность, и галерец, обойдя со скучающим видом технику вальщиков леса, набрел на Оази-Ушки. Ветер подходил и подходил все ближе, а она стояла, повернув в его сторону лицо в желтых круглых очках, плотно обхвативших ее голову широкими эластичными дугами. Казалось, она рассматривает галерца.

– Привет! – сказал Ветер. – Чего ждем?

– Здравствуйте! – ответила Ушки. – Я наблюдаю…

– Друг по случаю однажды купил у контрабандистов такие очки. У них линзы работали в ЭОП, да, в ЭОП, как у тебя, но еще в инфракрасном свете – какая-то сложная филь… фиксация лучей. – Он осознал, что подзабыл нужное слово, но, судя по виду, девчонка малость туповата и вряд ли заметила его ошибку. – Я к чему говорю: в тех очках можно было видеть человека без одежды. Ты любишь разглядывать голых парней? Нормально, че. Я никому не скажу. Я в хорошей форме? Ни-че? Дашь посмотреть?

Оази задохнулась от унизительного подозрения и растерялась, и как будто приклеилась к месту, а Ветер подцепил пальцем ее очки и снял их так, что вздыбилась челка над покатым лбом девчонки. Оголил не знавшую солнца, всегда спрятанную под очками кожу лица от носа и до бровей. Разглядел слепые бельма на месте зрачков и два симметричных отверстия на височных костях девушки, дышащих тонкой белой пленкой, окантованных трехлепестковой розеткой – оголившиеся биоразъемы, соединявшие флорлингвиста с ее очками.

Испугавшись собственной грубой выходки, галерец уронил очки и попятился.

Лех, свидетель происшествия, возмущенно свистнул, спрыгнул с форвардера и понесся, как носорог Глизе, на галерца.

Ветер понял, что будут бить. Он пустился наутек.

Тяжелый крепыш Лех, непривычный к бегу, разъяряясь все больше, гнал галерца к лесу.

Галерец забирал на середину вырубки; быть загнанным в лес ему не хотелось, он еще не забыл ощущение мозгокружения, преследовавшее его в джунглях.

– Оази, стой на месте! – кричала Анна.

Она видела, что очки девушки упали на край рыхлой колеи, сверкая в низких лучах солнца имитацией желтых стекол. Одно неосторожное движение – Оази оступится и растопчет свой прибор.

Митто собирался еще немного поработать до заката на машине Аристарха – они опаздывали с рекультивацией почвы, – но какая работа, если обидели бригадного флорлингвиста?! Митто заорал, сигая вниз с подножки кабины:

– Йло! Да что ж это такое?! Вызвездок с ума сошел, что ли? Это же Ушки! Ее же вообще трогать нельзя – полный дисквал! Да на нас же лес пойдет войной!

И тоже ринулся на перехват галерца, вооружившись тем, что под руку попалось: разводным ключом.

– Очки под ногами, Оази, не ходи, я подам их тебе! – кричала Анна на бегу.

Оази слышала голос второй белль.

Вторая белль, прекрасная, как сказочная фея. Она находится далеко, но видит упавшие очки и, конечно, видит ее, смешную Оази. Оази присела, спрятав в ладонях лицо, испорченное гримасой обиды, жалкая и беспомощная.

Ветер скакал по кочкам вырубки. Он несся к тому месту, где стояла колыбель с Надьей и его Мрия.

Оази вдруг услышала, нет, ощутила мгновения странной тишины.

Люди-то двигались, слышен был топот бегущих ног, разных ног; она слышала голоса людей на вырубке, разные голоса. До нее доносилось сопение с одной стороны – так сопит Митто. Стремительный и легкий ход кроссовок с другой стороны – это Анна мчится на помощь…

Звуки-то остались…

Оази сначала не могла объяснить себе: почему она назвала это – ТИШИНА?