– Я просил, но вы же знаете, что меня там уже никто не слушает. Я разговаривал с Зориным, рассказывал, как для вас это важно, что вы отлично танцуете, просил посмотреть вас, но он меня не услышал. Зоинька, Бог с ними, у меня есть для вас отличное предложение, через месяц в доме культуры железнодорожников организуется концерт, вы не хотели бы сыграть там что-нибудь из Чайковского или Рахманинова, что угодно, на ваш вкус,– он пытался подобрать слова, интонацию, даже придумал этот концерт, только бы она не расстраивалась.
– Какой концерт,– крикнула Зоя, и по ее щекам вдруг потекли слезы, она смотрела ему в глаза так душераздирающе печально, с таким трагизмом, что старый и уже практически никому не нужный педагог классического танца закрыл лицо рукой,– вы тоже списали меня, сознайтесь! Скажите же, наконец, правду. Чтобы я уже не надеялась, не занималась, не думала,– в который раз он говорит ей, что ничего не получится, точнее, намекает, когда она столько лет ждет другого ответа, единственного и самого для нее важного.
– Я прошу вас, Зоинька,– он взял ее руку и поднес к своим губам,– это же не конец жизни.
– Вот это уже конец, понимаете! Самый настоящий конец! Я и тогда, в семнадцать лет, понимала, что это конец, но постоянно упрашивала себя работать и не верить в это. И работала и верила, искренне верила, правда, что все получится, надо только заниматься. Занималась. Вы столько в меня за эти годы вложили, зная, что это уже не имеет никакого смысла. Да?– она захлебывалась от собственных слез и задыхалась от слов, которые боялась произносить вслух. Боялась в это поверить.
– Неправда! Я занимался, потому что верил в то, что вы восстановитесь и выйдите на сцену. Мы разучили с вами все классические балеты, но я теперь ничего не могу сделать. Простите меня,– тихо сказал старый, седой танцовщик. Конечно, он знал, что она никогда не выйдет на сцену, ведь хромых балерин не бывает. И пятнадцать лет надеялся на то, что эта маленькая и упрямая девушка забудет о своей мечте.– И посмотрите правде в глаза,– закончил он. Повисла тишина, каждый спрятался в свои мысли и не находил тех слов, которые были бы сейчас уместны.
– Ладно, что теперь сделаешь,– Зоя встала, и выключила проигрыватель,– у меня просто нет запасного плана, понимаете, я не нашла для себя другую жизнь, мне ничего больше не интересно. Кроме мечты, у меня ничего не осталось, да ничего и не было,– Зоя стояла у задернутого шторами окна.– Я исключила из своей жизни любовь, считая, что меня это отвлекает, друзья сами собой пропали. Я чувствовала, что многие жалели меня, поддерживали, а на самом деле считали сумасшедшей. Никого не осталось. Сегодня я видела Данилу, он ждал меня у диспансера.
– Он вернулся?– удивленно спросил старик.
– Да, вернулся. Я не могу сказать, что не была рада этой встрече. Рада, даже очень, но одернула себя, не хочу портить ему жизнь. Что это вообще такое-жизнь? Как ее надо жить? Вот все говорят, живите в согласии с собой, я жила, и что? У меня ничего нет, все растрачено,– она села на пол, рядом со стариком и стала говорить ему практически на ухо,– не знаю, говорила вам или нет, но я никогда не видела себя в зрелом возрасте, странно, правда? Люди мечтают о семье, о детях, а я не вижу этого, я даже себя не вижу лет в сорок. Почему так? Вы не знаете?
– Я не знаю. У меня ведь тоже всего этого нет, театр – вот моя семья. Мне уже за семьдесят, и не скрою, я часто думаю о смерти.
– А у меня и театра нет и выхода нет.
– Выход всегда есть, просто не всегда есть силы его искать,– сказал он с сожалением в голосе.– Как вам мое предложение насчет концерта в доме культуры?
– Спасибо. Но я не смогу,– ответила Зоя, подойдя к стене. Медленно, одну за другой, она начала снимать пожелтевшие изображения известных балерин. Откалывая от стены кнопки, она стопочкой складывала фотографии на пианино,– как вы думаете, что мне теперь делать со всем этим? Ведь чудо уже точно никогда не произойдет, и глупо продолжать на это надеться.
– Уберите куда-нибудь, без них и вправду лучше. Вы только не отчаивайтесь, может, вам устроиться в театр кем-нибудь, можно в хозяйственную часть, костюмером, например? Как вам? Я мог бы договориться.
– Не стоит. Я видела себя в этом заведении в другом качестве, иного мне не надо,– Игорь Станиславович подошел к Зое и обнял сзади ее за плечи,– Мы с вами обязательно придумаем что-нибудь, вы только держитесь. Хотя все это такая несправедливость. Я пойду, вы не возражаете? Уже поздно.– Зоя повернулась к гостю лицом и тихо ответила:
– Конечно, идите. Конечно,– Игорь Станиславович надел свое старое, изношенное пальто, черные, изъеденные солью ботинки и, собираясь выходить, откинул крючок и открыл дверь комнаты.
– Я теперь сама пойду,– вдруг кинула ему Зоя.
– Куда?– застыв в двери, спросил старик.
– К Зорину.
– Как знаете,– ответил Игорь Станиславович и закрыл дверь. На минуту ему показалось, что она и вправду не в себе, ведь ей уже не семнадцать лет, чтобы не понимать элементарных вещей.