Ночи становятся короче

Когда я плелся домой, в голову невольно пришла мысль: «В каждой смерти есть что-то странное, что пугает, отталкивает. Если в доме есть мертвец, собака начинает выть по хозяину, лошадь и та шарахается от трупа».

Сначала я решил поговорить с Мартой. Будет лучше, если к жене друга я пойду не один, а с женой.

Подойдя к дому, позвонил. Дверь открыла Марта. Она бросилась мне на шею и так стиснула, что я чуть было не задохнулся в ее объятиях. Я поцеловал ее, погладил по волосам.

— Знаешь?..

Она понимающе кивнула и, вытирая слезы, пошла в кухню. Бросив фуражку и китель, я опустился в кресло.

В комнате был включен радиоприемник. И вдруг я услышал: «Я двадцать пятый… Я двадцать пятый. Поднимитесь на высоту пятнадцать тысяч метров. Как поняли меня? Прием…»

Я подошел к приемнику (это был старенький «Орион»), который был включен на УКВ. Вот откуда моя жена все знает. Но как она узнала длину волны, на которой мы вели переговоры? Ведь длина волны засекречена.

Марта вернулась из кухни, неся на подносике кусок холодной курицы и бокал апельсинового сока со льдом.

— Послушай, ты давно слушаешь такие передачи? — Я кивнул в сторону радиоприемника.

— Давно. Точно не помню.

— А как ты узнаешь нужную длину волны?

— Ее знает каждая женщина, у которой муж летчик. Сначала напала совершенно случайно. А что, разве это плохо?..

— Очень плохо: ведь об этом могут узнать и другие женщины. Это, дорогая, не игрушка.

Марта села и устремила на меня взгляд, полный женской нежности, в то же время в ее глазах застыла печаль: ей было искренне жаль Петю.

— Как ты думаешь, разве я смогла бы сидеть и ждать тебя, не зная, что с тобой?.. А тут включишь радио — и ты как будто рядом… Ведь ты, когда уходил из дому, обманул меня, сказав, что вы готовитесь к инспекторской проверке и сегодня в воздух подниматься не будете… А я сразу почувствовала, что ты просто хочешь успокоить меня.

— И тебе было легче?

— Да, легче. Я как бы была рядом с тобой.

Спорить с Мартой не имело никакого смысла. А я-то думал, что по ночам, когда я выполняю ночные полеты, жена преспокойно спит, а она, оказывается, сидит у радио и слушает мои переговоры. Слать ложится только тогда, когда я оказываюсь уже на земле.

Голова у меня словно налилась свинцом. Все в ней перемешалось: сказывались последствия катастрофы.

Жены летчиков… Оказывается, есть жены, которые отличаются от всех других жен…

Я твердо решил на следующий же день рассказать подполковнику Черге, как наши жены подслушивают по УКВ наши радиопереговоры, которые мы ведем в полете.

— А Катя… Она тоже все знает? — спросил я жену.

— У Моравеца радиоприемник без УКВ. Когда у Пети бывают ночные полеты, она приходит ко мне.

«Странно, как наши жены боятся ночных полетов», — подумал я, а вслух спросил:

— Сегодня она не была у тебя?

— Сегодня нет.

— Значит, она еще ничего не знает?

— Может быть, и знает.

— Пойдешь со мной? Нужно как-то сказать ей об этом.

— Пойду.

Такая уж у меня Марта: она не станет закатывать истерик, не потеряет головы, не станет рыдать, причитая, что же теперь с нами будет, а вдруг однажды такое случится и со мной… Она хорошо знала, за кого шла замуж, понимает, что такое быть женой летчика.

Мы шли по улице мимо серых, выцветших домов, которые состарились раньше времени. Вот и штукатурка кое-где уже облетела, потому что строили эти корпуса в начале пятидесятых годов, строили побыстрее, ведь именно в те годы страна вновь создавала военную авиацию, и летчикам нужно было где-то жить. Жили мы тогда в маленьких неудобных комнатках. Весь район был похож на одну сплошную казарму.

— Я бы охотно отказался от такого визита, — сказал я и тяжело вздохнул.

Марта молча сжала мою руку и вытерла глаза. За всю дорогу мы не сказали больше ни единого слова.

Мы долго звонили: нам никто не открывал. В соседней квартире жил капитан Божоки, от жены которого мы узнали, что Катя утром куда-то уехала. Соседка встретила ее на остановке автобуса, в руках у нее был чемодан: возможно, она поехала проведать свою мать.

На следующее утро я снова зашел к Кате, но ее дома не оказалось. Не вернулась она ни вечером, ни на следующее утро. Никто не знал, куда она делась.

Подполковник Черге послал официальное письмо родителям Пети, а матери Кати дал телеграмму, в которой просил Катю немедленно прибыть на базу. Но Катя и на это не откликнулась.

А мы, как и раньше, ходили на дежурства, только полеты на время, пока велось расследование причин катастрофы, были запрещены. Уж так бывает, что беда в одиночку не ходит, и за первой катастрофой может последовать вторая. Летчики ходили какие-то нервные, взбудораженные. «Доносчик», как летчики называли регистрирующий прибор, находившийся в хвостовой части самолета, остался целехоньким и показывал, что пилот вполне мог катапультироваться а машина работала безукоризненно. Я своими глазами видел, как у Пети изо рта текла кровь. А подполковник Черге своими ушами слышал, как Петя отказался выполнить его приказ и катапультироваться. Петя не хотел, чтобы машина упала на город.