– Бегите, дети! Бегите! – закричал Джед.
Блейз прыгнул за руль, Стэн с грохотом захлопнул заднюю дверь фургона. Мясник нырнул на пассажирское сиденье, а вот Стэн не успел: дети убежали, и Джед с чистой совестью всадил пулю прямо ему в грудь. Синий фургон рванул с места. Джед с Даниэлой палили ему вслед, но без толку.
Когда фургон вывернул на шоссе, Мясник произнес:
– Вот ведь дерьмо! Я-то уже думал, что раздобыл кучу сопляков для выкупа, а теперь придется начинать все заново.
– Зато этот сраный фургон под завязку набит добычей, – откликнулся Блейз. – И теперь, когда Стэн откинул копыта, делить ее нужно только на две части.
Но радовались злодеи недолго. Послышалась полицейская сирена, и позади них появились мигающие огни патрульного автомобиля. Блейз дал по газам. В зеркальце заднего вида он заметил, что водитель преследовавшей их машины был в форме, в то время как мужчина на пассажирском сиденье – в том же пропотевшем мятом костюме, что и последние три дня.
– Итить-колотить! – ругнулся он, узнав шерифа Макклелланда.
– Это тот самый фургон из ориентировки, – сказал шериф водителю. – Смотри, не упусти его.
За полицейской машиной следовали два военных грузовика, полные бойцов Национальной гвардии. Грузовики, более тяжелые и медленные, чем патрульный автомобиль, изо всех сил пытались не отстать.
На поляне у подножия утеса Джед не сводил взгляда с трупа Стэна. Тот должен был превратиться в зомби, и Джед ждал.
Неподалеку Даниэла возилась с ребятишками, постаравшись, по мере возможности, успокоить и приободрить их. Ей помогала умница Энни Кимбл.
Джед наблюдал, как Стэн стонет от жестокой боли в груди, как на лбу бандита выступает предсмертный пот. Наконец, раненый умер, чтобы через несколько секунд «ожить». Скованно двигаясь, он сел. Не дожидаясь, пока зомби встанет, Джед выстрелил ему в голову.
– Для него же самого лучше! – отреагировала Даниэла.
– Аминь, – откликнулась Энни.
В этот момент на поляну въехали патрульный автомобиль с шерифом и один грузовик с гвардейцами. Шериф Макклелланд вылез из машины, прислушиваясь к отдаленной пальбе, – солдаты положили конец промыслу бандитов. В этой напряженной ситуации негодяям нельзя было давать спуску. За плечами тех, кого они сегодня прикончили, были и похищения, и убийства, и грабежи. На лицах спасенных детей читались благодарность и облегчение. Теперь шериф мог спокойно выслушать их историю.
Девочка на столе
Айзек Марион
Девочка лежит на столе в подвале незнакомого дома и гадает, почему чувствует себя так плохо. Такой больной. Слабой. И кроме того, есть что-то еще. Все клеточки ее тела затихли, словно зрители, с отвращением ждущие какого-то ужасного спектакля.
Она ищет ответы на лицах родителей. Ведь должны же быть у них ответы? Они всегда утверждали, что все знают лучше нее. Но на их потных обрюзгших лицах нет ни единой подсказки. Мать – грустна и беспомощна, отец – сердит и напуган. В общем, все как обычно.
Из руки девочки вырван кусок мяса. Ярко краснеет плоть. Лишенная тонкой кожи, она напоминает жаркое, которое мать собиралась приготовить всего несколько часов назад. Потом матери потребовалось вино, отцу – сигареты. Почему бы по-быстрому не смотаться за покупками, пока мясо пропитывается темным маринадом?
– Захвачу я тебе твое курево, – говорит мама. – Незачем ехать всем вместе.
Но отец молча встает, не отводя глаз от экрана телевизора, где как раз идут новости.
– Не хочу, чтобы ты выходила одна, – возражает он, отбирая у жены ключи от машины. – Мир словно сошел с ума.
В этом он весь. Папа, папка, папулечка. Ему едва исполнилось сорок, однако выглядит он весьма потрепанным жизнью. Лысый, сутулый, подавленный собственной мрачностью, какой-то сжавшийся, словно не желает соприкасаться с самим воздухом. В общем – отступает, что называется, по всем фронтам.
Посмотрев новости, отец всякий раз говорит одно и то же. Неважно, что там показывают: войну, протесты, последний «прорыв» в области музыки или моды, реакция у него всегда одна: «Мир словно сошел с ума».
– Обувайся, детка, – говорит ей мать.
– А можно я дома останусь?
– Ты не останешься здесь одна, – отвечает отец. – Тебе только четырнадцать.
Она вздыхает и бредет за родителями в машину. Пятница, вечер, солнце уже почти закатилось. Закрыв глаза, она воображает, что едет на танцы.
Девочка не знает, как давно лежит на этом столе. Время сделалось липко-тягучим, оно извивается, скручивается жгутами и качается маятником, в то время как сама она плывет в сонной дреме, то выныривая на поверхность, то вновь погружаясь в глубину.