Ночная радуга

Такой поворот. Когда человек говорит, что его убили, это значит лишь одно: он жив. Вероятно, Зина имеет в виду какое-то моральное убийство. Скажем, украли кошелек с двумя сотнями рублей.

— Еду, — вздохнула я.

Дверь ее квартиры была открыта. Два мигранта в робах вытаскивали мокрые тряпки, книги, пластиковые мешки с мокрым же содержимым.

— Что здесь случилось? — поинтересовалась я у них.

— Квартиру затопило, — бодро ответил один. — Хозяйка лежит, болеет.

Я прошлепала по лужам до кровати Зины. Выглядела она — страшнее не бывает.

— Как и когда это произошло? — спросила я.

— Вода лилась не меньше суток. Я выпила сильное лекарство от мигрени и крепко спала. Проснулась в потопе. Все испорчено, все пропало.

— Что значит — все? Я видела, как вытаскивают тряпки и испорченные книги, бумаги. Твою квартиру давно надо было почистить. Деньги ты дома не держишь. Бывает.

— Ты не поняла. Я не верю, что это случайно. Меня кто-то хотел убить. Вика, это не ты?

— Идиотка! Вызвать врача? Ты действительно ужасно выглядишь.

— Подожди. Мне нужно, чтобы ты проверила тумбочки, шкафчики на кухне и везде. Там были необходимые лекарства. Таких в «Скорой» не бывает. Это же миллионы рублей. И когда я все это куплю? Посмотри: что-то осталось? Мне этот дворник сказал, что все утонуло, раскисло, пропало.

Я проверила ее запасы. Да, все утонуло. Дворник сказал правду. Я закрыла дверь за рабочими и вернулась к Зине. Она запрокинула голову и надрывно, с хрипом дышала. По лицу растекалась синева. А ведь она умирает. И я знаю, что это. Это дыхательная недостаточность после передоза. Еще немного, и начнется отек легких. И спасти ее может, наверное, лишь доза того, что утонуло сейчас. Впрочем, и укол камфоры может ее вернуть к жизни. А может и не вернуть. Если я никуда сейчас не позвоню. Вот и настал час Зины. Мы вдвоем — убийца моего мужа и я, ее злейший враг. Она потратила годы своей жизни, чтобы сделать мою жизнь невыносимой. А мне сейчас достаточно взять эту подушку и легонько придушить гадину. И это будет не убийство, а милосердное спасение от мук. Если я просто уйду, она все равно умрет, но дольше и труднее. Самое нелепое для нормального человека — это бросаться с первой помощью к тому, кого ненавидишь.

— Ты не сделаешь этого? — вдруг посмотрели на меня бледно-голубые, почти белые глаза, вылезающие из орбит.

— Нет, — резко ответила я. — Мне слишком противно. Я не стану пачкать о тебя руки. Потом не отмою. Живи.

Я вызвала «Скорую» и сделала Зине массаж грудной клетки. Впустила врачей. На вопрос: «Что с ней?» — ответила:

— Передоз. Ломка. У нее утонули ее колеса.

— Героин?

— Нет. Просто очень сильные препараты от всего. Но килограммами. От одного финлепсина нормальные люди умирают за более короткое время.

— Вы — родственница? Поедете с нами?

— Нет. Я просто мимо проходила. Но скажите, куда повезете, я проконтролирую. Зина, когда тебя откачают, звони. Есть разговор. Если тебя откачают.

Какое мерзкое чувство. Как бездарно встретила я этот час Зины. Я сейчас могла бы заставить сделать ее признание в убийстве Артема на видео. Спасти и отправить в тюрьму. Я могла бы просто досмотреть конец одной поганой жизни, не шевельнув пальцем. И знать, что я каким-то образом отомстила за убитую любовь и спокойное счастье. И самый милосердный вариант — сократить земные конвульсии этого кандидата на место в адском котле.

Я выбрала вариант конформиста, человека в футляре, существа, не способного на поступок. Врачи ее вытащат, и яду в ней хватит еще на много лет. И напрасно думать о чистой совести. Совесть у меня стала бы чище именно в тот момент, когда закончился бы час Зины.

Я ехала очень медленно. Опять мой выбор. Или теплая ночь под боком Кирилла, или честная встреча со своим одиночеством. Разбор полетов. Я, конечно, выбрала второй вариант. Позвонила Кириллу, рассказала о потопе Зины.

— Я тут немного приберу, спасу, что возможно, и выброшу все, что продолжает растекаться. Раз уж я подписалась помочь. Ну и дождусь в Москве звонка из больницы. Переночую у себя. Катя как раз сегодня убирала в квартире. Спи. Я постараюсь приехать утром пораньше.

— Если ты считаешь, что все это нужно делать, то конечно, — удивленно и немного обиженно сказал Кирилл.

А вот одиночество меня никогда и ничем не попрекает.

В квартире, ставшей пустой и нежилой после того, как я увезла портрет и картину, я включила чайник, насыпала в чашку ложек пять очень крепкого растворимого кофе, вернула рукам тепло, а мозгу ясность. И начала судить себя.

Оправдательный приговор я вынесла лишь к утру. Все было верно. Смерть — это не наказание, это, наоборот, уход от страданий и боли. А Зина останется собой — и в котле ада, и в своей квартире, где будет жрать таблетки и придумывать пытки для меня. Так пусть остается на глазах. Она — неиссякаемый источник неведомой мне информации. А я никогда не уничтожаю документы.

Утром по дороге домой я заехала в больницу, куда отвезли Зину. Поговорила с дежурным врачом в отделении.