Ну… повторила Ночная Сучка. Это так ужасно, так отвратительно, я даже не знаю, говорить ли…
Давай, велела пьяная Джен.
Я на неделе случайно убила нашу кошку, и это, наверное, стало для меня переломным моментом, если можно так сказать. Мне просто нужен какой-то баланс. Какая-то определенность. Я ищу стабильности.
Комната погрузилась в тишину – отчасти потому что большинство матерей растворились в пьяном сне здесь же, на мягком ковре, отчасти потому что все остальные были, по-видимому, шокированы ее признанием – трудно было сказать наверняка.
Я случайно выпустила нашего попугайчика, пробормотала пьяная Джен, при слове «случайно» показав пальцами кавычки и скорчив гримасу.
Из-за меня погибли рыбы, сказала Бэбс, лежа на диване с бокалом белого вина. Я за ними не ухаживала. Но я никогда и не хотела чистить аквариум. Этим должны были заниматься дети, а им было плевать.
Я наступила на Перси, прошептала Поппи так тихо, что ее услышала лишь Ночная Сучка.
Кто такой Перси? спросила она.
Песчанка, так же тихо ответила Поппи.
Поздно вечером, вернувшись домой, Ночная Сучка оживленно рассказала мужу обо всем – о замке Джен и презентации, о том, как пылко все восхищались травами, о глубине чувств, потоках слез и безумии жестов, о женщинах, разлегшихся на полу, обо всем этом спектакле и его абсурдной прелести – и они вместе посмеялись. Она показала ему травы, продемонстрировав на ладони каждую бутылочку, как настоящий рекламный агент, зачитала слоганы, получая удовольствие от новизны всего этого и от того, что они, конечно же, не из людей, которые покупаются на подобную чушь, но вот она купилась, ну разве не забавно?
Подожди-ка, тебя что, заставили их купить? спросил муж.
Ну да, ответила она. Но цена не слишком высокая за доступ к этим женщинам, которые, ну… вне всего. И к тому же это может стать исследованием.
Для чего?
Для моего творческого проекта, наверное, сказала она. Но пока не хочу о нем говорить.
Он обнял ее и улыбнулся.
Хорошо, ответил он. Хорошо.
На этой неделе ее письма Ванде Уайт стали философскими, задумчивыми, поэтичными, загадочными. Она много лет не вела дневник, и теперь они стали своего рода дневником, хроникой ее мыслей в самые глухие ночные часы, или когда сын спал, или в долгие, медленные дни позднего лета, когда солнце медленно катилось по небу и само время замирало, становилось жарче. Когда голый мальчик плескался в детском бассейне на подъездной дорожке, а Ночная Сучка в широкополой шляпе, обрезанных джинсовых шортах и спортивном бюстгальтере окунала пальцы ног в ледяную воду, и ей казалось, что они вместе в этой бесконечности, навсегда.
Она могла сохранить этот момент и многие другие в себе, как идеальный маленький блестящий шар, который можно было встряхнуть, когда она того захочет. Они жили в ней, словно новый, крошечный орган, наполнявший ее кровь силой творца. Я тебя сотворил, и я так же легко могу тебя уничтожить. Я целый мир для тебя, я тот, кого ты после себя оставишь. Я всегда буду с тобой. Ты никогда меня не поймешь.
Иногда она пугала сама себя, задаваясь вопросом, может ли она быть божеством, может ли мать в какой-то степени быть богом. Конечно, она не могла убить кого-нибудь вспышкой молнии, но она могла создать человека из меньшего, чем ком глины. Гораздо меньшего. Почему матери до сих пор существовали? Почему не были объявлены вне закона? Они ведь были наделены божественной, пугающей силой.