Ночная ведьма

Для меня это было неожиданностью. Стрельба, огонь, грохот… Когда смотришь сверху, это страшнее рассказов. Хуже ада. На земле нас встречают колхозницы, они видят молодых и щуплых летчиц и спрашивают, тепло ли нам в кабине. Женщины готовы нам отдать последнюю шерстяную фуфайку, а мы больше всего на свете не холода боимся, а заживо сгореть! Весь этот ужас иногда завораживает. Вернуться на базу, скорее заправиться — и снова в небо, видеть эти всполохи, взрывы, дымы… Невозможно передать, что чувствуешь, видя свою страну такой израненной и истерзанной. Мне кажется, нам нельзя отдыхать, пока враг топчет нашу землю. И я никогда никому не признаюсь, но, только сражаясь за мою страну, я чувствую себя такой живой…

Василий замолчал и изумленно взглянул в глаза Павлу. И оба посмотрели на мертвого летчика.

— Это была женщина!

Глава 30

Авиабаза в Ворошиловске,

сентябрь 1942 года

Аня урезала часы сна, чтобы проведать Татьяну, которая быстро поправлялась. Ей повезло, что при падении у нее лишь треснули несколько ребер, остальные кости не пострадали. Опухоль на разбитом запястье еще не спала, но летчица уже снова рвалась в небо.

Аня ни слова не говорила подруге о расследовании, которое вела Рабова. В лагере царила неприятнейшая атмосфера подозрительности. Когда девушки не летали, их вызывали на бесконечные беседы, во время которых Рабова расспрашивала их о поведении Татьяны, о приверженности общему делу и верности Родине. Летчицы защищали подругу как могли, но каждая деталь разбиралась по косточкам и в конце концов оборачивалась против обвиняемой.

— Товарищ Аня, как давно ты знаешь Татьяну?

— Мы вместе тренировались на базе в Энгельсе.

— По своей ли доброй воле поступила она на военную службу?

— Конечно, как и мы все! Разве не все мы здесь добровольцы? Мы воюем по нашему выбору, а не по обязанности. Мне кажется, этого доказательства достаточно.

— Если бы она погибла вместе со своим штурманом, чистота ее намерений не подлежала бы малейшему сомнению, — жестко ответила Рабова.

Это был для Татьяны последний день относительной беззаботности. Ее поддерживало жизнелюбие медсестры Кати, маленькой круглолицей блондинки с высокими скулами и смеющимися глазами. Для Кати вой­на была лишь небольшой отсрочкой перед будущей карьерой киноактрисы. А пока медсестра набиралась опыта и предавалась размышлениям об анатомии, смысл которой иногда от нее ускользал.

— Мертвое тело тяжелее живого. Знаешь, Татьяна, я ни за что не смогла бы тебя поднять, как поднимаю сейчас, если бы ты дала дуба… Это наводит на некоторые мысли, я кое-что отмечаю: например, этот ужасный запах крови на снегу… А как воняет горячее железо!

Катя улавливала пульс всей страны, неотрывно слушая московское радио, и была постоянной читательницей газет «Правда» и «Красная звезда».

Медсестра сообщала новости летчицам, которым не то что газеты читать, но даже помыться было некогда.

— Ты читала статью Ильи Эренбурга во вчерашней «Красной звезде»? Она очень воодушевляет. Вот, Аня, послушай! «Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. “Убей немца!” — это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей!»[10] — зачитала Катя Ане.

— Конечно. Будем надеяться, что немцам попадется эта статья, ведь мы, русские, не промахнемся, пока нашу землю топчет хоть один захватчик. Ну как она? — уточнила Аня, садясь на край кровати и трогая лоб дремавшей Татьяны.

— Хорошо. Пошла на поправку. Да и округлилась немного, а то ведь совсем отощала! — улыбнулась Катя. — Ну а у тебя, есть новости от родных, от друзей?

Аня регулярно получала письма от Софьи и Оксаны, но от домашних так и не было вестей. Их деревушка под Псковом не могла не пострадать от немцев, поскольку город был занят фашистской армией 9 июля прошлого года, но Аня продолжала надеяться. Прежде всего она запретила себе думать о самом плохом. Они должны были перебраться в Сибирь, не дожидаясь обострения ситуации…