Ночная ведьма

Татьяна пересказывала три дня подряд одну и ту же историю. Дословно. Именно это и не нравилось Рабовой. По мнению политрука, Татьяна была виновна. Она предала или струсила. И Рабова не могла решить, что хуже.

— Я ведь уже рассказала… — на четвертый день взмолилась обессилевшая Татьяна, чувствуя, что попала в замкнутый круг. Никто и ничто не может спасти ее, это было ясно как день. Надя Рабова смотрела на летчицу немигающим взглядом и вцепилась в жертву мертвой хваткой, как бешеная собака.

— Еще!

Комиссар крепко стукнула кулаком по столу, Татьяна подскочила и жалобно ойкнула.

— Ну хорошо… Я как раз сбросила бомбы, как было приказано, на баржи наплавного моста. Flak меня засек. Как я ни маневрировала, мне не удалось уйти от зениток. Самолет зацепило. Тридцатисемимиллиметровый снаряд порвал полотно левого крыла и разрушил руль крена моего самолета, я пыталась дотянуть до базы, но мы начали пикировать. Штурман сильно ударилась затылком о пулемет и потеряла сознание. Я ничего не могла сделать. У меня еще был запас высоты для прыжка с парашютом, но я не успела полностью его раскрыть. После жесткого приземления и в ожидании ночи я укрывалась в ближайшем амбаре. Но я не смогла идти.

— Мы искали твой самолет, но не нашли его! И что? Откуда нам знать, что ты говоришь правду?

— Он упал в болото. Восточнее сплошные болота. Мне повезло, что мой парашют снесло ветром и я упала на лесную поляну. Потому я и смогла спрятаться.

— Ты невероятно везучая, товарищ! Самолет и штурман погибли, им повезло куда меньше…

Между женщинами повисло тяжелое молчание.

— Я уверена, раз мы не нашли твой самолет, значит, он упал на вражеской территории. Ты попала в плен, и они тебя отпустили с заданием шпионить в их пользу…

Рвение, проявляемое комиссаром, объяснялось последними распоряжениями Сталина. Он был страшно взбешен потерей Ростова-на-­Дону в конце июля 1942 года, и его приказ № 227 однозначно призывал солдат: «Ни шагу назад!» В основном тексте приказа предписывалось расстреливать паникеров и трусов на месте. Сдавшиеся или захваченные в плен еще в начале вой­ны считались «предателями Родины».

На четвертый вечер Татьяна вышла с допроса совсем подавленная. Она ни с кем не разговаривала, отказалась от ужина и легла на нары. Ей запретили летать до особого приказа.

Татьяна была сиротой и ушла на фронт добровольно. Ей едва минуло семнадцать, когда она устроилась секретарем на маленький аэродром. Тамошний инструктор научил ее пилотированию. Когда грянула вой­на и все до одного инструкторы были призваны в армию, Татьяна не задумываясь отправилась вслед за ними.

«В конце концов, никто по мне скучать не будет. Лучше уж принести пользу», — думала она.

— Татьяна, умоляю тебя, держись! Рабова уймется, отвлечется на ­что-то другое или кинется донимать ­кого-то еще, а тебя оставит в покое, — уговаривала Аня.

Но подруга отвернулась к стене, и впервые после ее возвращения Аня не услышала всхлипываний. Это ее обнадежило, Аня ушла в свой угол, заснула и увидела сон. Тот же странный сон, который иногда посещал ее после переброски из Энгельса. Она в самолете одна, полная тишина, мотора не слышно. Ничего нет ни впереди, ни позади. Полное одиночество в бескрайнем небе. Вдруг она узнает пейзаж внизу, летит над родным домом, над домом Далиса. Без всякого страха и не зная зачем, но вдруг она решает спикировать прямо в Чертово озеро, между этими двумя домами. Она мягко проникает в воду, уходит на глубину, затем ей удается выровнять самолет, покинуть его и всплыть на поверхность. Вода мягкая и чистая…

Аню разбудил душераздирающий крик. Девушки заканчивали утренние хлопоты, когда к ним смерчем влетела Катя. Ее искаженное лицо не сулило ничего хорошего, она не пыталась сдержать слез.

— Татьяна застрелилась.

Потрясенные девушки перешептывались дрожащими голосами, обменивались подробностями, повторяя услышанное. Татьяна разорвала свои документы, контракт о добровольном поступлении на военную службу и пустила себе пулю в висок.

У своего спального места на нарах, в соломе, где Аня час назад еще безмятежно спала, она наткнулась на записку, всего несколько слов:

Потому что нужно умереть, чтобы смыть подозрения… Прости меня.

Еще не веря в случившееся, Аня машинально натянула комбинезон из авизента, отирая пот, струившийся по затылку и под мышками.

Политрук Рабова не удостоила своим появлением Татьянины похороны, организованные силами женщин 588-го полка.

— Это признание своей вины. Невиновный стреляться не станет, — процедила она. Таковым было ее прощальное слово.

Летчицы тянулись молчаливой вереницей, опустив голову. Ветреное темно-­синее небо словно окутало горы саваном. Над выжженной степью залегли черные облака, напитанные дикими водами Азовского моря, и теплый ветер кинулся хлестать землю пыльной плетью.

Во время похорон девушки, в нарушение воинского устава, дали оружейный залп. Аня еще долго оставалась у свежей могилы.

По лбу потекли первые капли дождя, и Аня закрыла глаза.