Ночное кино

– Мы начали, все довольно сильно перебрали портвейна и десертного вина, все с трудом продирались сквозь свои истории, но Александра рассказывала очень лаконично. Я решила, она их выучила наизусть – вряд ли двенадцатилетняя девочка способна на такое красноречие экспромтом. Говорила она неторопливо и тихо, и временами голос ее словно от нее отделялся. Все истории захватывающие, порой кровавые и страшные. Помнится, одна была про хозяина, который изнасиловал бедную служанку и бросил умирать у дороги. Я еще удивилась, как легко ее губы складывают эти слова, будто речь о совершенно естественных вещах. Порой под ее повествование мне начинало мерещиться, что я вне тела, не здесь. А затем – я не поняла, как это получилось, – осталась всего одна свеча, и Александра приступила к последнему кайдану. То была история безнадежной любви, повесть о Ромео и Джульетте, о недуге и надежде, и девушка умерла юной, освободив своего возлюбленного. Все зачарованно слушали. Александра задула последнюю свечу, и в комнате стало темным-темно. Слишком темно. Гости захихикали. Кто-то отпустил грязную шутку. И вдруг раздался свист, будто чей-то рот всасывает воздух, и моего лба коснулся холодный палец. Наверняка Александра. Я завизжала, хотела вскочить, но у меня занемели ноги. К величайшему моему унижению, я рухнула из кресла на пол. Астрид кинулась извиняться, помогла мне встать, включила свет. Все хохотали. Александра не смотрела на меня, но улыбалась. И чувство, посетившее меня много лет назад в «Гребне», – тяжесть, будто мне стискивают нутро, – оно вернулось. Меня мутило. Вскоре я сочинила подобающий предлог, извинилась и ушла. Вернулась домой, выпила чаю, легла в постель. Но спустя несколько часов Майк проснулся и увидел, что я в коме. Меня хватил удар. Я очнулась в больнице и обнаружила, что у меня отнялась правая рука.

Оливия воззрилась на обмякшую руку в люльке шарфа, словно это посторонний предмет – искалеченный альбатрос, которого она вынуждена таскать на себе.

– Аневризма головного мозга. Врачи списали на стресс за ужином. Я, мистер Макгрэт, прагматик. Я не склонна кликушествовать. Но я знаю точно: они что-то сделали с Александрой. Они заставили ее так поступить.

– Кто – они?

– Семья. Кордова.

– И что, по-вашему, они с нею сделали?

Она поразмыслила.

– У вас есть дети?

– Дочь.

– Тогда вы понимаете, что дети рождаются невинными, но все окружающее впитывают как губка. Образ жизни в «Гребне», мой тамошний эпизод, вопросы Кордовы. Впечатление такое, будто на мне ставили опыты. Я думаю, и на Александре тоже. Вот только она сбежать не могла. По крайней мере, в детстве.

Я глянул на Нору. Та слушала как загипнотизированная. Слова Оливии подтверждали мой вывод: на момент смерти Александра была в ссоре с семьей – пряталась под вымышленным именем, искала какого-то Паука. Непонятно другое: зачем она вернулась в таунхаус? Разве что встретиться с Инес Галло. Может, Галло там и живет.

– Вы не слышали о человеке по прозвищу Паук? – спросил я. – Он как-то связан с Кордовой.

– Паук. – Оливия наморщила лоб. – Нет.

– А Инес Галло? Это не ее прозвище, часом?

– Помощница Кордовы? Насколько мне известно, нет. Но я о ней ничего не знаю – разве что, если не ошибаюсь, она и провожала меня к Кордове. И пока он меня допрашивал, сидела по правую руку, как наемный громила или телохранитель. Или его подсознание.

Я кивнул: раболепный и грозный образ вполне сообразуется с комментариями на «Черной доске».

– Почему о Кордове не говорят? – спросил я.

– Боятся до смерти. Ему приписывается некое могущество – я уж не знаю, подлинное или мнимое. Но точно знаю, что в истории этой семьи творились злодеяния. Я уверена.

– Почему вы не расследуете сама? Очевидно, что тема вас остро волнует. Наверняка в вашем распоряжении огромные ресурсы.

– Я обещала мужу. После того, что случилось, он попросил меня оставить все это в прошлом. Начни я баламутить воду, докапываться до правды, вдруг бы я лишилась и другой руки? А потом и ног? Видите ли, в глубине души я отчасти верю, что эта девочка вызвала в комнату нечто и задуманное отмщение осуществилось по плану. Я заплатила за некую якобы обиду, которую нанесла сестре.

Я вспомнил о смертном проклятии. Будем честны: с тех пор, как мы в него вляпались, опасностей в жизни прибавилось: я чуть не утонул. «Мало-помалу незаметно пожирает разум, – говорила Клео. – Совершенно тебя изолирует, сшибает лоб в лоб со всем миром, оттесняет на грань, на окраину жизни». Я вполне понимал, как подобное может случиться с тем, кто идет по следу Кордовы.

Оливия вздохнула. Она устала, побледнела – запал иссяк.

– Боюсь, у меня мало времени, – заметила она, покосившись на дверь.

Увлекшись, я и не заметил, что давешняя женщина в сером – секретарша, надо полагать, – сунула голову в комнату, безмолвно напоминая хозяйке о следующем неотложном деле.

– Вы упомянули Аллана Каннингэма, – сказал я. – Перед смертью Александра лежала в «Брайарвуде». Я выяснял обстоятельства ее поступления, но Каннингэм не поддался. Не поможете мне с ним?