Ночное зрение

Пашка этого не знал потому, что ходил долго. Случилось так, что встретился ему младший брат школьной подружки Светы, которая жалела его и тайком от родителей писала ему письма. Пашка принимал ее кем-то вроде сестры. Была она сутуловата, нос клювиком воробьихи, глаза подвижные, как у глухонемой, краснела без всякой причины, смеялась резким, захлебывающимся смехом. Пашка почти не знал женщин и имел к ним определенный интерес, но Свету обидеть не хотел. Иногда, когда она смеялась, запрокинув отягощенную косой голову к спине, Пашка боялся за ее тоненькую шейку. Ему казалось, что отличница Света вот-вот упадет, ударится оземь, и, превратившись в моль — фр-р-р! — начнет летать вокруг уличных фонарей.

Встретив ее братишку, Пашка велел ему передать Свете, чтобы она срочно пришла в вестибюль Дома культуры, где он будет ее ждать ровно полчаса. Но часов у него не было, и время тянулось томительно. Пашка ходил от колонны к колонне и читал тексты, написанные на планшетках. Вдруг на одной из них он приметил ошибку.

Он вытащил бритву, которая уже согрелась теплом его правой руки, и стал счищать мягкий знак в конце слова «тысячью. Тут к нему подскочила заведующая Раиса Федоровка.

— Это что же такое? — воскликнула она. — Это как называется? Хулиганство. Боже мой, Гуляхин! И тебя выпустили?! — кричала она, закатывая глаза к небу.

— Да вы что, Раиса Федоровна? Почему так некультурно себя ведете? — удивился Пашка, но бритву не закрыл и не спрятал в карман. — Тут у вас ошибок штук семь! — и показал бритвой на планшетку.

Раиса Федоровна тоненько вскрикнула.

— Бандит! — и побежала, но не падать в обморок, как подумалось Пашке, а пригласить дружинников. От ее дурости Пашке стало весело, и он продолжал ждать Свету. Потом его увели в штаб дружины, и там он объяснил свой поступок. Потом писал объяснительную явившемуся на «событие» участковому, говорил, что ждал девушку Светлану, гражданку Гранатурову. Парень он был пружина и наломал дров.

Ему не поверили, потому что замужних женщин в клубах не дожидаются с бритвами в руках. Пашка удивился, что Света замужем, и тем самым убедил командира дружины в злом умысле исполосовать Гранатуровой лицо из соображений ревности. Пашка сказал, что они дураки, что у него отец умирает и просил побрить его, старика, опасной бритвой.

— Умер твой папка-то, — сказал участковый Макар Андреевич, — умер, пока ты тут с бритвами за девулями гоняешься, лось ты эдакий. Иди сейчас домой, а бритву тут оставь. И смотри у меня, с отцом плохо ты жил, ни в грош его не ставил, а тут истерики закатываешь…

Пашка покачал головой:

— Человек ведь ты, дядь Макар… И я какой-никакой, а человек. Так скажи мне: виноват я, что мама рано умерла? Что Ариша его преподобная мне постоянно песок из буксов выпускала? Дядь Макар, скажи! И не отца, а жизнь свою я невзлюбил! В дом-то не тянуло, вот и пошел бродяжничать да воровать! Где было ума взять? — спрашивал он участкового, который спокойно перебирал бумаги на столе. — А ему когда до меня было дело? Подумал, где я гордости хватил: не от папоньки ли родного?

— Ты бы лучше поспешил домой, дружок, — сказал участковый. — В доме-то покойник, а ты тут турусы разводишь, человек никчемный… Виновных ищешь в своей глупости. Всяк человек ошибается, да делает выводы…

— Э! — с придыханием произнес Пашка и пошел к двери. — Макар ты и есть Макар, пистолет с холостыми патронами…

Дружинники кинулись было за ним, но участковый показал, что не надо: не в себе, мол, парень.

Дома мачеха уже поплакала с соседками и смотрела на покойного сухо. Он лежал в той же постели, уставив в потолок белый нос. Пашка заплакал. Соседки смотрели на него с любопытством и страхом: они уже знали, что Пашку задержали в клубе дружинники.

— Отца раньше жалеть надо было, — сказала мачеха. — Где вы раньше были, добрые да заботливые…

Пашка подивился ее смелости, но ответил зло:

— А раньше, тетка, я куски хлеба, которые с пароходов выбрасывают, в реке вылавливал, чтоб с голоду не околеть…

— Я тебя не гнала, — возразила мачеха под прикрытием соседей.

— Не гнала… Да и в дом не звала… А мы гордые, — сдерживаясь, чтобы не захлебнуться в волне ярости, встал с колен Пашка. — А теперь попрошу всех выйти, с отцом дайте попрощаться…

— Попрощаешься, Паля, когда еще хоронить-то будем… А сейчас нам ведь и дела делать надо… Варить, печь, продукты закупать…

— Похороните без меня, — сказал Пашка. — Много вас. А пока прошу покинуть хату! Ну!

Пашка рванул на себе ворот рубахи, и ноздри его ловили воздух белыми крыльями. Соседки, премного довольные, причмокивая губами, опустив глаза, шепчась и плача, дружно покинули дом покойного, но по домам не расходились. Мачеха протестующе начала выть от оскорбления, но Пашка схватил с плиты ведро с кипятком и кинулся пугнуть мачеху. Она с воем бросилась к миру, и ее подхватили несколько пар рук, гладили по голове, утешали.

Пока не пришла машина за покойным, никто не входил в дом.

Пашка отвез отца в морг и домой уже не вернулся.

— Русский ли ты человек? — сурово спросил его перед уходом дед Куликов. — Ты ведь нехристь какая-то!