Ночное зрение

Стемнело. Светятся окна, мелькают тени людей и кошек, собак и летучих мышей, слышатся девчоночьи взвизги и разбойничьи посвисты малолетних любителей огородов, сиплые, одушевленные ночью гудки заводского мотовоза. Кто-то бегает по крышам дровяников. Ближе к полуночи в уже освещенный заботами старого Графина двор дела привели Митяшу. Он подошел к столбу с фонарем и стал разгребать щебенку под ним. Вырыл ямку, достал из кармана мелочь и несколько смятых бумажек малого достоинства, положил все это в ямку и стал закапывать, прихлопывая землицу, как ребенок, который строит домик из влажного песка. Из сараев слышался сдерживаемый смех. Невдалеке от Митяшиного тайника выросли силуэты мальчика и собаки.

— Эх, пофмотрите, Иваны, как гуляют тфыганы, — закричал Митяша, проходя под Ганиным окном: — Гавря-а! Гавря-а-а! — уже слабей прокричал он, вяло махнул рукой и стал уходить в темноту между домами, бормоча: — Только ферти полофаты попадаютфа одне…

К заветному столбу подбежал Жулик.

ИСТОРИЯ С БРИТВОЙ

Девятый месяц умирал старый Александр Иванович Гуляхин. Болезнь объела его плоть, и кожа — желтая, чалдонская, — казалось, свисала пустой мешковиной с плеч. На этих плечах в начале его юности трещали косоворотки и гимнастерки, на них глянцевито играли солнечные лучи, вода Японского моря, воды Енисея и Оби. По ним любил карабкаться его единственный сын Пашка.

Долго не давался болезни Александр Иванович и иногда после инъекции морфия вставал с постели и, на страх жене Арише, маленьким мальчиком крался к окну. Он глядел в белое поле окраины, за огороды и говорил тихим голоском:

— О!.. Воронок за суметами!.. Да резво! Пашка едет, мать, Пашка… Пашка едет, Аня, Пашка едет!..

Аней звали его первую жену. Она умерла во сне от больного сердца, сорока двух лет от роду, а Пашка давно не жил с ними. Его ждали теперь уже со дня на день, и старый Гуляхин не умирал. Подолгу перебирал пальцами край белой простыни и глазами, голубыми и глубокими, как степные колодцы, глядел в неровный потолок. Пашка приехал ранней весной.

Три года разлуки для старика уже ничего не значили. Он протянул сыну ладонь, которой можно было зачищать металлические заусенцы, и произнес:

— Но брюки-то марать… Встань с коленей-то…

Жена Ариша обиделась:

— Об чо он их замарает, Шура? Чистота кругом… За чистотой я слежу.

Александр Иванович не повернул головы в ее сторону:

— Ну все, Пашка: пожил на пенсии папка твой… Отмантулил отгулял… Жалко…

— Так и все! Не надо! Поживем еще! Давай-ка закурим.

Пашка бодрился оттого, что знал, не умрет отец. Пашке дали адрес одного мужика, который спас десятки обреченных. Пашка собирался быстренько достать деньжат и увезти отца в Грузию на мумие, на воды, на горный ключевой воздух и попечение народного лекаря.

Отец продолжал:

— Нет, Павел, все… Хоть тебя дождался. Прости, если виноват, а я тебя прощаю… Воронка-то напоил? Больно уж коняшка хороша… Резвонькая… Где Воронок-то? — В глазах его тлела боль, таяла, выжигала голубизну. Пашка опешил.

— Какого «воронка»? — И лоб его вспотел.

— Заговаривается, — всхлипнула мачеха, и из-под толстых линз ее очков выкатились две мутные слезинки.

— Сама ты заговариваешься, — сердито сказал Александр Иванович. Язык его опух, и он смочил его водой из стоящего на табуретке возле постели фужера с водой.

— Ты, пап, не бойся… Воронок всегда сыт, напоен, нагулян…

Подозрительность, с которой старик всматривался в будущее своего сына, сменилась привычным двигательным беспокойством. Он сделал зовущий жест рукой, и Пашка понял, что его просят приблизиться.

— Вот чо, Павел: побрей меня опасной бритвой, сын… Найди где… У Мишки Чибрикова «золинген»… Так охота опасной побриться… Мать! — капризно перебил он сам себя. — Ты гляди за внучонком-то… Куды он весь мокрый по полу посеменил… Штанов, чо ли, у парнишки сухих нету? Бабье беспутное… — и снова попросил Пашку: —Так побрей меня, Паша… Ы! — Он задрал подбородок в густой серебристой опаши.

— Я мухой, — тот выскочил на крыльцо отцовского дома. Там закурил, со злостью осматривая подворье, откуда был выжит мачехой, когда еще усы не росли. Увидел, что в старой конуре новая собака. Она беззвучно скалилась на него. За спиной услышал голос мачехи:

— У кого же опасная бритва есть? Сходи, Паля, к Бобковым. Помнишь его?

— А то не помню, — часто задышал Пашка, злясь. — Все я помню, — и пошел с горы от дома через мостик над ручьем, где летом протекала мыльная банная вода.

Пока он ходил, отец умер.