Ночной фуникулёр. Часть 1

В своей комнате Гуля пытался, было, прилечь, но не спалось, несмотря на то, что погода предрасполагала к тому: шел дождь. Гуля встал и приник к окну, всматриваясь в столь знакомый до ужаса монотонный серый дождь, которому совсем не предвиделось конца. Его унылая безконечность, накладываясь на унылую атмосферу в доме, угнетала. В голове затруднялось всякое движение мысли: там словно тоже повисла серая непроницаемая завеса. Скучно и пусто! Гуля безцельно бродил по комнате, натыкаясь на стол и этажерку, подходил к шкафу и погружал руки в бумажный ворох своего никому ненужного творчества; потом опять стоял у окна и глядел на перечеркнутую вертикальными штрихами улицу. Там было пустынно и тоскливо. Лишь кто-то одинокий, втянувший голову в плечи, пробирался сквозь пелену дождя в сторону Покровской церкви. Гуля безцельно провожал его взглядом, одновременно вполуха вслушиваясь в доносящейся из коридора шум перебранки между Анной Григорьевной и Николаем. «Молиться за них надо», — вспомнил Гуля слова Ипполитыча и мысленно возразил старичку: «Нет, Ипполитыч, им на сто первый километр дорога, там для них самое место». Между тем, одинокий прохожий остановился и повернул обратно. «Заросли мы сорной травой, — продолжал взывать Гуля к невидимому Семену Ипполитовичу, — за сорняками не видно ничего. Раньше хоть государство худо-бедно пропалывало, а теперь дела никому нет. Что, не прав я, Ипполитыч?» Старичок не отозвался, и Гуля из-за обтекающего водой стекла кивнул ночному пешеходу, доковылявшему уж почти до самого его окна. В коридоре все затихло, и Гуля, опечаленный безответностью Ипполитыча, наблюдал как незнакомец на улице развернулся кругом и опять двинулся к храму… «Зачем?» — удивился Гуля и вдруг узнал в одиноком пешеходе прозаика Бушуева. Почему-то это его совсем не удивило. Возможно, Бушуеву именно так и следовало вести себя в дождь? Наверное… Гуля попытался найти смысл происходящего, но на ум лезла сущая абракадабра (ах, если бы не серая завеса в голове…) насчет какой-то интерпретации идеи дождя, отражения действительности через призму писательского сознания, и даже более того — попытки создания параллельного потока бытия! Гуля попробовал развить мысль далее но, утеряв вдруг некую связующую нить этой странной идеи, безпомощно застыл: вся умозрительная пирамидка разом рассыпалась в прах и тут же была смыта дождем… В раздумье, он присел на диван, но через минуту уже, маханув на все рукой, опять отправился на кухню, прихватив с тумбочки чайник.

На кухне стало поспокойней. Упревший от водки Николай распластал щеку на столе. Он с шумом, словно внутри него гудела включенная газовая колонка, выдыхал воздух. Вместе с невнятным бормотанием выползала из него гнусная струйка слюны и лужицей растекалась вокруг носа. Другая, обращенная к потолку, щека его, нервно дергалась, словно продолжала грозить другану Василию. Гуля попытался, было, представить, как румяный, улыбающийся Николай моет на кухне пол и вежливо просит всех входящих вытирать ноги о расстеленную им тряпку, но получилась какая-то нелепица: даже в фантазии Николай никак не желал заниматься добрым и нужным делом, предпочитая пускаться в похабный пляс в присядку. «Фу ты!» — мысленно плюнул в его сторону Гуля и отправился к себе. Уже в полусне он будто бы все продолжал беседу с Семеном Ипполитовичем, а тот стучал пальцами по столу (очень часто и звонко, словно капель по жестяному оконному отливу) и говорил, что истинно смиренный признает себя достойным всяческого наказания…

* * *

А Иван Викторович за соседней стеной, напротив, спал безпробудно и совсем без каких-либо сновидений. Хотя нечто невидимое его угнетало и мучило, так что он тяжело ворочался в постели и иногда бормотал что-то невнятное и смутно тревожное. Ветер же всю ночь надрывно кричал за окном и все пытался достучаться, зло швыряя в стекло капли дождя, словно пытаясь о чем-то предупредить…