Ночной карнавал

Они входили в узкую дверь ночного клуба «Сен-Лоран», гремевшего в Пари вовсю. В «Сен-Лоран» собирались магнаты и бизнесмены, но большей частью — крупные военные, рассекреченные и тайные шпионы, международные авантюристы. Они приводили с собой ослепительных длинноногих девочек, одетых исключительно в черное — наиболее модный цвет в Пари тех лет в среде малых дам полусвета и знаменитых путан. Девочки, укутанные в черные сетки, черные вуали и черные торчащие иглами дикобраза меха, вызывающе вертели голыми ногами в ажурных черных чулках, качали черными страусиными перьями на шляпах. Появление Мадлен в светло-голубом, небесном платье, противоречащем моде, произвело фурор. Девочки шушукались за ее спиной. Мужчины протягивали к ней руки сквозь табачный дым. Она поворачивала голову. Любопытно. Кто из них тот загадочный генерал Хлыбов. И чего он им сдался, барону и компании. Все люди Рус, кто был на родине когда-то властителен и силен, в Пари давно уже медленно и верно опустились на самое дно жизни. Звонарская служба генерала — это еще надежный кусок хлеба. Да и звоня в колокола, плача, он все же приближается высохшим сердцем к Рус, к ее росному летнему утру в полях, к ее кучевым облакам в небесной выси.

— Что языком трепать?.. Я на жизнь смотрю просто. Она для меня — материал.

— Батист?.. Креп-жоржет?..

— Я режиссер. Я занимаюсь синема. Вы удивлены? Барон?.. — Он прижал палец к губам, следя, как барон, чуть поотставший от них, наклоняется к уху почти обнаженной гризетки и обольщает ее, щекоча ей шею усами и бородой. — Он не понимает ни черта в синематографе. Я могу снимать уникальные вещи. Например, как растет цветок.

— Или как муж и жена занимаются любовью. Вы не думаете, что, подсмотрев Божью тайну, человек утрачивает ее Божественность? Не думаете, что Бог когда-то нас жестоко накажет за то, что мы и Его, и самих себя так нагло, так догола, дотла раздели?!..

— Сердитая Мадлен. Ну, улыбнитесь. Расслабьтесь. Если я увижу генерала, я вам покажу. Глядите, что творится!..

— Я такого нагляделась уже.

Тем не менее мороз пошел у Мадлен по коже. Они, вместе с другим разодетым, декольтированным, в крахмальных манишках и самоцветных перстнях народом сидели внизу, перед просцениумом. На сцену выбежала негритянка, такая черная, что тон ее коричнево-лиловой кожи переходил в густую синеву. Негрская женщина была совсем голая. На ней не было ничего. Ни украшения. Ни золотой цепочки на поясе. Ни клочка простынки на бедрах. Она изгибалась и извивалась подобно анаконде в джунглях, пытающейся обнять необъятный ствол баобаба. Мадлен неотрывно глядела на ее черный живот.

Негритянка плясала танец живота. Безумие началось. Она раскачивалась, будто маятник, туда и сюда, поворачивалась к публике голым задом, где лиловая кожа просвечивала с исподу розовым, опять прыгала вперед вибрирующим животом. Живот, похожий на лицо. Это лицо. У женщины живот — второе лицо. Лик, звериный, черный и страшный. Втягивающий. Воронка. Жерло. Кратер безумия. В нем тонут навсегда мужчины. Чернокожая женщина гладила, ласкала свой живот. Водила по нему рукой кругами. Так Млечный Путь закручивается спиралью по черному небу. Она надавливала пальцем себе на черный пупок, как на кнопку звонка, и мужчины, затаив дыхание, следили, как, сталкиваемый мелкой дрожью танцующего живота, палец опускается все ниже, ниже, вот уже касается курчавой черной волосяной пирамиды, повернутой основанием вверх, вот забирается внутрь тайны, в глубину святая святых. Мы уничтожили тайну. Мы, люди, забыли, что любовь — это тайна и обряд; это священный ритуал; это заклинание; это действо. Мы распяли тайну на фонарном площадном кресте. Чего же мы хотим?! Чтобы мы продолжали любить друг друга так, как завещал нам когда-то Тот, Кого мы так и не поняли за две тысячи лет?!

Негритянка пошла по доскам на цыпочках, вытягивая руки к тусклым лампам на потолке, вращая обезумевшим животом влево-вправо, выпячивая его взад-вперед. Туда-сюда, туда-сюда. Ритм. Ритмичная пляска, изображающая голую страсть. Страсть как она есть. Она ничего не стоит. Ни ломаного гроша. Ни алмаза короны. Ни горсти пепла. Священный пепел стоит дороже, чем голая, не согретая любовью страсть. Особенно тот пепел, за который люди мстят.

Черная женщина встала посреди сцены. Удары в бубен и барабан за сценой усилились. Кастаньеты пошли отбивать бешеную чечетку, время текло быстрее, еще быстрее, не поспевая за мечущимся в исступлении животом. Гляди, Мадлен, ее пупок тоже смотрит! Глаз! Третий Глаз. Под выкрики публики на сцену выскочила другая девушка, молочной белизны. Две, белая и черная, продолжали бешено плясать, выделывая круги и вензеля потными животами. Когда белая обернулась к залу, Мадлен чуть не вскрикнула. Зажала рот рукой. С груди белой девчоки глядели два глаза. Ее соски. Черные глазницы. Коричневые, вишнями торчащие зрачки… Один мастер делал эту татуировку. Она бы ее из тысячи узнала, эту руку, коловшую ее.