Ночной карнавал

Народ ахнул, осел, подался вперед, назад. Зароптал. В толпе прорезался, взмыл голос: «Один смелый нашелся!.. На всю страну!..» Старухи заплакали. Молодухи с детьми проталкивались к выходу, боясь бузы, потасовки. А священник все пел «Многая лета Государю и всей его Семье драгоценной», вставлял свои слова, любящие и ласковые, глядел широкими безумными глазами, как из людской кучи выпростались, идут к нему люди с маузерами за поясами, в черных кожаных робах, с квадратными жесткими, как из стали вылитыми, лицами, обрывают нить Всенощного бдения, грозят оружием, стаскивают с амвона. Я хватаю за руки Тату и Стасю — они рядом со мной. Озираюсь. Толпа наваливается, затирает Лелю и Русю. Леша уже на руках у Ники. Отец высоко поднимает его над взбесившейся толпой, прижимает к груди.

Я вдруг понимаю, что отец с Лешей на руках — это как Богородица с Сыном у груди.

Сын, продолженье. Зачем беснуется толпа в маленькой деревянной церкви?

Проклятие не вышло?!

— Лина, Линушка! — кричит Аля сквозь ругательства, крики, рыдания. — Крепче держи девочек! Нам нельзя потеряться! Мы должны быть вместе! Вместе!

Батюшку выводят на улицу, в яркость и слепоту снега и Солнца.

В зимний таежный закат, последний для него.

Благодарю тебя, безымянный священник, за любовь. Ты любовью своею спас меня от гибели. Еще много людей от гибели спасли меня, но ты был одним из них; спасибо тебе.

Анафемствовать нас не удалось. Бог не принял поклепа. Не допустил Левиафана до окормления.

Толпа вынесла нас на снег вместе с собой, клубясь и безумствуя. Мальчишки валились в сугробы, подминаемые тяжестью одетых в расхристанные тулупы и зипуны мужиков. Бабы верещали, квохтали по-куриному. Люди толкали друг друга в грудь, срывали с голов шапки. Злая рука сорвала со Стасиной головы черный платок. На плечи упало, рассыпалось червонное золото мягких текучих кос — медвяная река из старой сказки.

— Ты, отродье, кляча имперская! — выкрикнул зло сорвавший плат. — Бают, у тебя под платьем железная кольчуга напялена!.. А под кольчугой… все ваши кровавые брильянты зашиты! В мешочки! В кисеты! Грудь твоя народным добром обвязана, выродок шпионский! Погоди, тебя в застенок упрячут! Приговорят! Суд будет над тобой! Будет!..

Мужик орал неистово. Так они стояли — девочка и мужик; он орал, она стояла в черных резиновых ботах на ярком снегу и внимательно глядела на орущего.

— Будет Божий Суд, — серьезно произнесла Стася, моя сестра. — Над всеми будет. Жди его. Он придет. Может, он сию минуту придет. А ты так кричишь. Лучше перекрестись.