Ночной паром в Танжер

Прошел еще год. С юга приплелось еще одно лето. Они сидели в ночном саду и пили. Сказать по правде, это был просто каменистый пустырь над бухтой – мать с садом в итоге так и не поладили. У сливной канавы стояло одинокое дерево – карликовое, искривленное ветром с моря, его ветки-недоростки напоминали пальцы ведьмы. Против летней мошкары жгли факелы – против гнуса, который сразу целился на кровь из шеи. Чарли Редмонд сидел в своем стареньком «мерседесе» ниже по дороге, следил за домом и курил. Год за годом это дошло уже до какого-то гребаного безумия. Она и мать допили бутылку румяного вина и открыли следующую.

Пора в дом, Дилл.

Если зайдем, не увидим, что он делает.

Не переживай. А поесть нам надо.

Ему нехорошо, мам. В смысле, ты видела его лицо?

С ним все нормально. Паста и песто еще есть?

Как на крестном ходе, блин.

Знаю, но мы быстро. Я хотела пожарить курицу. Или, может, рыбу. Немножко постараться. Хотела запечь рыбу целиком. И с салатом. От сплошной пасты с песто скоро депрессия начнется.

Он все еще там.

Он безобиден, Дилли. Он просто думает, что так нас оберегает.

⁂

Октябрь. Месяц красоты под косыми лучами. Серебром от моря взметались ножи меланхолии. Горам снилась скорая зима. От пещер в бухте хрипло отдавалось утро. Птицы снова обезумели. Если все время ходить – ставить ногу перед ногой, шаг за шагом, комната за комнатой – то тошнота отходила в сторону. Щерилась с шипящей угрозой со стороны. Боль была желтоватой, интенсивной и дохрена зловещей. Синтия уже понимала, что у нее все плохо.

⁂

Дилли откинулась на кровати. Позволила руке спуститься вниз по телу, ненадолго замечталась. Сильное плечо. Гладкое бедро. Какая-то безымянная любовь. Какая-то безглазая любовь. Зимние дни серо брели над пастбищами моря. Она поджала пальцы на ногах, и вытянулась, и попыталась силой воли выгнать холод из костей. Однажды я буду жить в пустыне, подумала она. Жить в шалаше, и, может, заведу пару собак, и, может, буду с кем-нибудь встречаться в ночи – с каким-нибудь высоким существом из мифов, с лошадиным лицом, со змеиным хвостом и паскудной улыбкой – любовником трудолюбивым, как сама ночь. Как прохладный ветер пустынь, обвевающий нашу любовь.

Она выпутала ноги из одеяла. Ей было девятнадцать, она была одержима Джеком Николсоном из «Пяти легких пьес» (беда), таинственными затерянными записями студии Black Ark Ли Скрэтча Перри и веб-камерой, которая показывала с эстакады жуткий вид заброшенного пригорода в Токио. Дилли нравилось ощущение обработанного бетона под босыми ногами, пока она спускалась по лестнице. Оно возбуждало, как деньги.

На кухне сидел осунувшийся Морис со своей электронной сигаретой, забитой травкой, и хитросплетенными костями улыбки; он был измучен и позеленел – больной принц ящериц. Чарли свернулся калачиком на софе.

Привет, сказала она. Провела пальцами по шее Мориса, чтобы утешить. В нем прострелило напряжение – тонким гибким хлыстом, натянутым тросом. Она знала, что он страдает. С первой же секунды услышала белое горение страдающего Мориса.

У твоей мамы все хорошо, дочур, сказал он. Я тут опять наезжал в больницу.

Просто замечательно, сказал Чарли.

В смысле, у них сейчас такие лекарства? Стоит только подумать?

Морис благоговейно покачал головой.

Невероятные, сказал он.

Какие у них сейчас аппараты, сказал Чарли. Как будто херов крейсер «Энтерпрайз», а не Коркская региональная больница.

Она там принимает такую шнягу, сказал Морис, точно скоро опять поскачет по лужайкам. Ты же понимаешь, Дилли, да?

⁂

Шли месяцы. Им не было никакой пощады. Снова наступило лето, и Дилли знала, что оно – ее последнее на полуострове. Июньскими ночами ходила гулять, чтобы не паниковать. Бродила по утесам в нешуточной темноте. Чувствовала присутствие каких-то древних существ. Знала по холодным ощущениям, что здесь они разжигали свои костры, и здесь паслись их стада, и здесь они ели морских улиток и устриц из раковин, и их губы обжигала соль, и они мокли под древним дождем, и издавали кличи любви и войны, и скитались ордами; здесь появлялись и распадались их маленькие царства; а в ночи в нашей долине выли волки.

⁂

Она зашла в холодное море. Над бухтой двигался мерцающий свет. Вдали простаивала рыбацкая лодка. Какое-то время она ловила на камнях последний жар дня. Нашла в литорали свое лицо. Оно было горестное, пролетарское, грандиозное.

Ниже по берегу в чернильной дымке угадывалась типичная гуляющая семья – молодые родители, два маленьких ребенка, болтовня.

Край горизонта за бухтой темнел.

Будет вечер теплого летнего дождя.

В морском мареве виднелись призрачные силуэты рифов Быка, Коровы и Теленка.

И типичный звук гуляющей семьи ниже по берегу – крики, ласковые утешения, обвинения.

Наутро ее мать привезут домой – ничего не подействовало.

⁂

Я не собираюсь ждать, Дилли.

Ох, мам.

Ты понимаешь?

Пожалуйста, сказала она.

Дилли, мне пора. Ты меня понимаешь, милая?

О господи.

Дилли, главное, что ты должна знать, – что тебе нельзя с ними оставаться. Уезжай и никогда не возвращайся. Деньги еще есть.

Не нужны мне твои сраные деньги.

⁂