— Мы боевой батальон, армейская часть. Знамя полка у нас. Надо пробиваться через линию фронта к своей дивизии.
— А где она? — спросил Лысюк. — Да и существует ли вообще теперь. Может, от нее только мы и остались.
— Идти придется с боями. Оружия и боеприпасов почти нет. Харчи заканчиваются. По дороге можем потерять весь батальон, — сказал пограничник. — Надо начинать войну здесь, в тылу.
— Вливаться в отряд Кухаря? — спросил я.
— Партизанить? Какие мы партизаны! — кипятился Туранский. — Нас посчитают дезертирами. Знамя полка у нас. Комдив знает об этом.
— Важно, чтоб немцы почувствовали, что мы не дезертиры, — сказал прокурор. — Твое мнение, капитан? — спросил он у меня.
— Будем воевать в тылу врага, — подумав, сказал я. — Объединяться с Кухарем не станем. У нас знамя, потому мы и есть отдельная воинская часть. Окруженцев появится еще немало, пополнимся.
Тут же определили: я — комбат, Туранский — комиссар, Голохвастов мой начальник штаба, а прокурор — зам по разведке. Отряд будет называться „Месть“. Решили пока базироваться здесь, в Вильчанских лесах. Вместо шалашиков сооружать блиндажи, оборону. Оружие, боеприпасы попробовать выпросить у Кухаря.
На другой день я и отправился к нему. База у него, надо сказать, была крепкая. Народу много. Одним словом, ударная сила. Встретил он меня как доброго гостя, видать, хотел показать, как богато живет, что он в округе хозяин, одним словом, поманить намерение имел. Молодайка внесла сковороду с яичницей на сале, вареную картошку, кусок окорока, соленые огурчики, квашеную капусту, тут же, конечно, и бутылка самогонки на клюквенном соку. Выпили по полстакана.
— Ты ешь, ешь, — посмеиваясь, сказал Кухарь, видя, как я сдерживаюсь для солидности, грызу себе корочку, вкусная такая, домашняя, поджаристая, с присохшими угольками. А жрать-то страсть, как хотелось!
Налил он по второму разу. Отказался я, захмелеть испугался. Сообщаю ему, значит, наше решение.
— Что ж, как знаешь, — нахмурился он. — Только учти: есть мне приказ из этих лесов уходить в Солонковский массив, поближе к немецким коммуникациям. Километров триста отсюда. Ты хорошо подумал, на что идешь? У меня сила, полторы тысячи человек, у тебя горстка.
— Решал не я один, — говорю. — Четверо нас, командиров.
— Чем могу помочь? — все же спросил он.
— Оружие, боеприпасы, харч, — сказал я, вспомнив, что видел у его людей тут и „станкачи“ и РПД.
— В поселке Уделичи, это двенадцать верст отсюда, оставляю двоих своих людей. Они знают, где у меня спрятано оружие, боеприпасы, провиант на случай, ежели придется вернуться сюда. Это мой „НЗ“, но тебе выделю.
— Богато живешь, — заметил я. — Даже „НЗ“ имеешь.
— Богатство не мое, — покачал головой Кухарь. — Тут до войны был УР[4]
. За месяц до войны дивизию перебросили в Белоруссию. Так что все, что имелось в бункерах УРа, тут и осталось. Только перепрятал по своим схронам. Пойдешь в Уделичи, найдешь Ляховецкого и Кунчича. Скажешь: „Мне нужен мед“. Они спросят: „Гречишный или липовый?“, ответишь: „Лучше гречишный“. Запомнил? Не перепутай. Это мой личный пароль, кроме меня и них, его никто не знает. Они дадут тебе все, что нужно.Когда обо всем столковались, Кухарь спросил:
— Кем до войны был?
— Кадровым и был, — сказал я. — А ты? — спросил в свою очередь.
— Секретарем одного из райкомов в Подгорске.
Он все же не спросясь, налил мне еще полстакана:
— Ну, давай, с Богом.
Выпили, теперь уж можно было не фордыбачить, и я навалился на закуску. Потом спросил:
— В этих Уделичах немцы давно?
— Немцев там нет. Только местный полицейский пост. Набрали из тамошнего сброда… Но в форме, конечно, туда не суйся, надень цивильное.
Он проводил меня до просеки, даже коня подарил, пегую кобылку такую. На ней я и прибыл к своим… Дай воды, Олег. Разговорил ты меня. Все вроде вчера было. Думал, забылось многое. А оно видишь, как возникло опять все…»
Тут Щерба услышал звон посуды, бульканье воды и громкие глотки жадно пьющего человека. Затем сын сказал:
«…Ты мне так подробно никогда не рассказывал.
— А какой смысл? Все давно ушло, как вода в песок. И высохло.
— Что дальше было, отец?