Ночной поезд на Марракеш

– Ну что вы! Вовсе нет. – Клеманс налила себе и Тео кофе; Джек и Флоранс пили исключительно чай.

В повисшей за столом неловкой тишине Клеманс судорожно подыскивала нужные выражения, чтобы успокоить Флоранс, но без банальностей и избитых фраз. Клеманс встретилась глазами с Тео, однако тот ограничился сочувственным взглядом. В результате она лишь спросила:

– Флоранс, вы сегодня примете участие в поисках?

Флоранс тяжело вздохнула, словно не в силах подобрать нужные слова:

– Я должна. Не могу сидеть сложа руки.

– Ты уверена? – Джек заботливо обнял жену за плечи, и та опустила голову.

Клеманс заметила, что Флоранс вот-вот расплачется, да и у нее у самой внезапно сжало горло, ведь утрата есть утрата. Очень тяжело потерять младенца, хотя в данном случае тут скорее боль от понимания того, чему уже не суждено случиться. Но потерять девятнадцатилетнюю дочь еще страшнее. Потерять девушку, которую вы воспитывали и любили, оберегали, холили и лелеяли, начиная с первых неуверенных шагов и потом на протяжении всей ее жизни. И при этом знать, что больше не будет ничего: ни торта на день рождения, ни выволочек, о которых вы теперь сожалеете, ни единой пролитой слезинки, ни общей радости, ни общей печали. Все безвозвратно ушло. Однако самое ужасное – оставаться в неведении. Не знать, жива ваша дочь или нет. Крестная мука. Поэтому стоит ли удивляться, что Флоранс на грани нервного срыва? Сделав глубокий вдох, Клеманс медленно выдохнула.

Никто за столом не упоминал о Беа в суеверной надежде, что, если не озвучивать страхи и худшие опасения, это поможет ей остаться в живых, хотя Клеманс слишком хорошо знала местные горы. И чем больше времени проходило с момента пропажи Беа, тем меньше оставалось шансов на успех поисков. Поэтому Клеманс в каком-то смысле даже предпочла бы, чтобы Патрис взял Беа в заложницы, планируя использовать ее для обмена, если его поймают.

Джек порывисто поднялся:

– Мы встречаемся с полицией в деревне. – Он подал руку жене. – Флоранс, ты идешь?

Она резко отодвинула стул и встала. Тео предложил свою помощь с поисками, однако Джек отказался, напомнив, что в свете текущих событий кто-то должен остаться в касбе.

Все утро Мадлен не отходила от Тео. Если он садился, Мадлен садилась рядом, она даже попыталась следовать за ним, когда он обходил границы поместья, но быстро выдохлась. Перед ланчем Тео спросил Клеманс, могут ли они поговорить.

– Маман любит вздремнуть после ланча, – ответила Клеманс. – Тогда у нас будет возможность поговорить.

Мадлен пока не сказала ничего лишнего о прошлом в присутствии Тео. И тем не менее Клеманс, памятуя о летучих мышах на чердаке их старого дома в Касабланке, где Мадлен обычно пряталась от мужа, и летучих мышах, поселившихся в голове у матери прямо сейчас, не исключала, что та может проболтаться. И вот, когда подали пудинг, ее внезапно прорвало.

– Абрикосы. Гнилые абрикосы… Он сделал тебе больно, да? Твой отец. – Мадлен сплюнула на землю и принялась раскачиваться. – Сделал больно. Сделал больно. Сделал больно.

Клеманс судорожно сглотнула, но слова застряли в горле, и она уставилась в пустую тарелку, вспомнив ненавистную миску с абрикосами на его письменном столе, которая всегда стояла у Клеманс перед глазами. Этот гнилостный запах, его запах, и отвратная вонь окурков его сигар в пепельнице из оникса. Закрытая дверь, щелканье замка. Подняв глаза, Клеманс поймала озадаченный взгляд Тео. Она покачала головой, и он понял, что не стоит задавать вопросы в присутствии Мадлен.

Но, когда Надия собралась подать Клеманс фруктовый салат, она резко отодвинула тарелку и выскочила из-за стола.

Глава 34

Клеманс кинулась к себе, душевная боль захлестнула ее мощной волной. Открыв правую дверцу гардероба, она достала с верхней полки золотую шкатулку, украшенную рубинами и изумрудами. Шкатулку, которую требовал от нее Патрис. Клеманс положила шкатулку на кровать, открыла крышку. Инкрустированных эмалью ножных браслетов с золотыми защелками, на которые претендовал Патрис, в шкатулке давным-давно не было – скорее всего, их продала мать сразу после смерти отца. У Клеманс сохранилось множество писем, в которых она изливала свои чувства к Тео и которые так и не отправила. Она вынула письма и перечла одно из самых ранних, после чего разорвала послание на мелкие кусочки, разлетевшиеся по воздуху маленькими белыми мотыльками.